– Они точно из ФСБ! – послышался гортанный мужской голос. – Разве мы их сюда звали? Тогда зачем они пришли? Значит, шпионы!

– Ты послушай, Магомед, – в который раз повторял Борис. – Нет, ты погоди, послушай! Ну хорошо, давай мы уйдем до завтра. Ты подумаешь хорошенько, а завтра мы снова сюда вернемся. Если ты опять скажешь, что мы шпионы, мы опять уйдем. Но тогда уж насовсем отсюда уйдем, понимаешь?

– Кто тебе сказал, Магомед, что они шпионы? – вмешался другой голос, постарше. – Ты видел их документы, разве там написано, что они шпионы? Там написано: Красный Крест. У Вахи сын заболел, кто аппендицит будет резать, ты будешь резать? Или доктор будет резать? Замолчи, Магомед, я за них отвечу! Я Джохару не разрешил здесь командовать, думаешь, тебе разрешу командовать? Он у себя в Грозном президент, а здесь я президент, а до меня мой отец был президент, а до отца дед… Скажешь Аслану, что доктора у него будут жить, у него лучше дом, в этом тесно. А Усман будет их кормить. Все, Магомед, я сказал!

Послышался грохот отодвигаемого стула, хлопнула дверь. Через минуту Борис заглянул за занавеску, быстро прошептал, дыша коньяком:

– У-ух, Юра, ну достали! Мой дом – моя амбразура, ей-Богу. Уперся как баран: «Шпионы, шпионы!» С нашим с любым можно договориться, а с этим – попробуй. Ну, вроде пока уладилось. Ты спи, спи, – спохватился он. – Потом в другой дом перейдем.

Последних его слов Юра, впрочем, уже не слышал. И без Борькиного совета он провалился в сон, как в яму.

Когда он проснулся, яркое апрельское солнце уже вовсю светило в окно. Гринев вскочил как пружиной подброшенный.

«Сколько это я проспал? – соображал он, надевая сапоги. – Неужели никого за это время не привозили?»

С Годуновым он столкнулся на пороге больницы.

– Ты чего меня не разбудил? – сердито спросил Юра. – Десять часов уже!

– А выспался хоть? – широко улыбаясь и глядя на друга круглыми коричневыми глазами, поинтересовался Борька. – Да ладно, Юр, не трепыхайся. Тут еще врачи подъехали, тоже наши, московские. Было кому работать!

– Наши? – заинтересовался Гринев. – А откуда?

– Разные. Травматологи тоже есть, не переживай. Из ЦИТО один и Ларцев твой из Склифа.

– Кто? – поразился Юра. – Андрей Семенович?

– А что такого? – пожал плечами Годунов. – Он и в Приднестровье был, между прочим. Очень даже мы с ним там хорошо пообщались и потом еще виделись…

Профессор Ларцев сидел у открытого окна в ординаторской и курил трубку.

– Здравствуйте, Андрей Семенович, – с бешено колотящимся сердцем произнес Гринев, останавливаясь на пороге.

Вид окутанного трубочным дымом Ларцева произвел на него магическое действие. Показалось вдруг, что он вернулся в восемьдесят восьмой год, входит в уцелевшее здание станции «Скорой помощи» в Ленинакане и профессор Ларцев, выйдя из операционной с красными от бессонницы глазами, интересуется вежливым тоном: «Где вы остановились, Юрий Валентинович?» – как будто они встретились где-нибудь в Париже, а не в разрушенном городе, в котором и остановиться-то страшно, потому что земля до сих пор колеблется под ногами.

– Здравствуйте, Юрий Валентинович, – ответил Ларцев. – Присаживайтесь, пожалуйста, рад вас видеть после долгого перерыва. Завтракали уже? А то сейчас моих всех позовут, составьте компанию. – Юра кивнул, сглотнул вставший в горле ком. – А я уж тут наслушался, как вы вчера главврача чуть не застрелили, – усмехнулся Ларцев.

– Как это я его мог застрелить? – поразился Гринев. – У нас оружия ведь нету. А-а, – тут же догадался он, – это в его интерпретации?

– Да ладно, Юрий Валентинович, я ведь не мальчик. Достаточно в его честные глаза посмотреть… Что же в Склиф ни разу не заглянули? – словно мимоходом поинтересовался он. – Давно ведь, кажется, в Москве?

– Давно… – промямлил Гринев. – То есть не очень, полтора года только…

– Достаточно, – усмехнулся Ларцев. – И все это время не оперировали? Хорошо, Юрий Валентинович, об этом потом переговорим. Завтракать пора – и за работу.

– Зря вы смотрите на мою трубочку как на барство, – окутываясь благоуханным облаком, заметил Ларцев.

– Да я не смотрю, – улыбнулся Гринев, тут же застыдившись своих вонючих сигарет, купленных в Слепцовске.

За больничным окном уже сгущались сумерки. Голая лампочка в ординаторской казалась тусклее из-за вьющегося к потолку дыма.

– В наших ситуациях трубка гораздо удобнее, – наставительно объяснил Ларцев. – Во-первых, в тех местах, куда мы с вами имеем обыкновение ездить, как правило, выращивают хороший табак. Помню, в Киргизии, в Оше – знаете, где Великий шелковый путь проходил? – там табак, скажу вам, не хуже вирджинского. А во-вторых, вот позовут нас сейчас срочно в операционную, вы сигаретку свою затушите и потом будете докуривать вонючий бычок. А я трубочку оставлю, потом вернусь, опять раскурю – и то же самое удовольствие! Что, Юрий Валентинович, стыдно? – спросил он, помолчав.

Гринев тут же догадался, что речь уже не о сигаретах.

– Но у меня же были обстоятельства, – пряча глаза, пробормотал он. – Вы же сами знаете, Андрей Семенович…

– Это вы мне говорите? – поморщился Ларцев. – Юрий Валентинович, вам ли не знать, что обстоятельства всегда найдутся? Для того скотства, которое мы с вами здесь сейчас наблюдаем, они тоже были, уверяю вас. А какие такие у вас были обстоятельства? Повздорили с Приходько из-за того, что он вымогал деньги у больного?

Конечно, Юрины пятилетней давности обстоятельства были Ларцеву известны, как и всем они были известны в склифовской травматологии, от завотделением Светонина до санитарки. «Повздорил» с ординатором Приходько – это было мягко сказано. Юра до сих пор помнил, как в глазах у него потемнело, когда он услышал, что тот требует денег за укол у матери умирающего в реанимации человека. И чавкающий звук у себя под кулаком тоже помнил… А главное, помнил, в какой клубок сплетен и домыслов все это вылилось. «Ничего я у нее не требовал, где свидетели, да он мне просто завидует, Генрих Александрович, пусть ваш любимчик немедленно извинится, или я этого так не оставлю, у меня глаз поврежден, переносица…» И просительный голос Светонина: «Юра, не ставь меня в дурацкое положение, извинись, на каждый роток не накинешь платок, все с ног на голову переставят, и свидетелей ведь действительно нет…»

И свои, взведенные тогда расставанием с Соной, нервы – тоже помнил.

– Что вы молчите? – усмехнулся Ларцев. – Стыдно, стыдно… Двусмысленная была ситуация, неприятная, кто спорит? Так ведь дверью хлопать в подобных ситуациях – это, Юрий Валентинович, мальчику пристало. А вы в возраст Христа уже вступили, пора бы и повзрослеть.

– Но что же я тогда мог сделать? – С каким удовольствием Гринев провалился бы сейчас сквозь скрипучие доски пола! – Не мог я перед ним извиняться, Андрей Семенович…

– Хорошо, тогда – согласен, не могли. Хотя и тогда можно было компромисс поискать. Какой ни есть Приходько, но ведь не горячий же он кавказский мужчина! А потом? – Ларцев смотрел на Юру без малейшего сочувствия. – Полтора года не оперировали после вашего Сахалина – это какими обстоятельствами можно оправдать, Юрий Валентинович? Такой опыт – Армения, Абхазия! – коту под зад! Вам что, не приходилось слышать, что зарывать талант в землю – тяжкий грех? И гордыня, между прочим, грех не меньший, в нем на исповеди каются. Не заставляйте меня говорить банальности, – снова поморщился Ларцев. – От чего и из-за чего вы отказались? Ведь это как любовь – то, что вам в вашей профессии Богом дано. Думаете, это так-таки всем и дается? Сколько людей каждый день жизнь свою клянут, собираясь на работу, об этом вы не думали? Не стремиться благ земных стяжать – это я понимаю. Хотя и в этом, по-моему, есть свое лукавство, – усмехнулся он. – Еще большой вопрос, что есть земное благо: мешок с деньгами у тебя на горле или спокойный сон. Но ведь вы даже не от благ земных отказались! Ладно, Юрий Валентинович. – Наверное, вид у Юры был такой, что Ларцев наконец смягчился. – Полтора года дурака проваляли – теперь, надеюсь, появитесь в родных пенатах. Светонин, как вы сами понимаете, тоже не горячий кавказский мужчина, с ножом на вас за измену не бросится. Да и я поспособствую.