– Это… – с удивлением произнесла Бесс, но так и не продолжила фразы, вместо этого погрузившись в созерцание фотографии опрятной женщины средних лет с повязкой на глазу и сурового темнолицего мужчины, который стоял чуть позади, опустив руку ей на плечо.

Армстронг, разглядывавший снимок одновременно с ней, сказал жене, что она получилась красавицей, но сам больше всматривался в собственное мрачное лицо. От этого зрелища у него, похоже, испортилось настроение.

Изучение фотографии всеми членами семьи заняло некоторое время, пока не пришла пора выстраиваться для следующего, группового портрета, а Робин так и не появился. Не было слышно ни цокота копыт по мощеной дороге, ни скрипа отворяемой двери. Армстронг справился у служанки, не заходил ли кто-нибудь в дом через заднее крыльцо, и получил отрицательный ответ. Робин не приехал.

– Ничего страшного, – заявила Бесс. – Не приехал так не приехал, и с этим ничего не поделаешь. В конце концов он живет в Оксфорде и всегда может сфотографироваться прямо в студии мистера Донта. Для него так будет в сто раз проще.

– Но как было бы прекрасно сняться всей семьей в полном составе! И потом, теперь здесь Алиса!

Это верно, Алиса теперь была здесь.

Бесс вздохнула и взяла мужа за руку:

– Робин уже взрослый мужчина, а не ребенок, который должен следовать указаниям старших. Давай постараемся сделать все как можно лучше. Остальные дети здесь, все шестеро, и им уже не терпится попасть на фото вместе с нами и Алисой. Так не будем тянуть.

И она уговорила Армстронга занять место в группе. Дети слегка сдвинулись влево или вправо, заполняя просвет, изначально оставленный для их брата.

– Все готовы? – спросил Донт, и Армстронг в последний раз посмотрел за окно, на всякий случай.

– Готовы, – произнес он со вздохом.

Десять секунд Армстронг, Бесс и их дети безотрывно глядели в глаз объектива – глаз времени, глаз будущего, – даруя бессмертие своим нынешним образам. Между тем Рита, наблюдавшая за ними из угла комнаты, заметила, что девочка – которую здесь именовали Алисой – фокусирует свой взгляд на чем-то позади камеры, за пределами дома и за пределами Келмскотта, на чем-то бесконечно удаленном от этого мира.

Пока Донт работал у себя в лаборатории, миссис Армстронг с дочерями накрывала стол для чаепития, а мальчики сменили выходные костюмы на рабочую одежду, чтобы задать корму животным. В результате Рита осталась наедине с Армстронгом как раз в ту минуту, когда дождь прекратился и выглянуло солнце.

– Не хотите осмотреть нашу ферму? – предложил он.

– С удовольствием.

Армстронг взял на руки девочку, будто совсем не ощутив ее веса, и они вышли наружу.

– Как она? – спросила Рита. – С ней все в порядке?

– Не могу сказать это с уверенностью. Обычно я хорошо понимаю живых существ, как людей, так и животных. Все дело в наблюдательности. У кур замечаешь беспокойство по их перьям. О состоянии кошки можно судить по тому, как она дышит. Лошади – ну, там всего понемножку. У свиней очень выразительный взгляд. А эту малышку понять очень трудно. Ты у нас загадочная, да?

Он провел ладонью по волосам девочки, глядя на нее с нежностью.

Девочка взглянула на него, потом на Риту, причем без каких-либо признаков узнавания, словно видела ее впервые в жизни. Рита напомнила себе, что так было всегда, даже в доме Воганов, хотя к ним она приходила неоднократно.

Во время прогулки Армстронг показывал вещи, которые могли заинтересовать Риту и девочку. Последняя смотрела туда, куда ей предлагали посмотреть, а в перерывах опускала голову на широкое мужское плечо, и взгляд ее становился отсутствующим, обращенным внутрь себя. Слушая рассказы фермера о хозяйстве, Рита чувствовала, что он чем-то расстроен, и приписала это отсутствию его старшего сына. Она не пыталась поддерживать разговор, а просто шла рядом, пока наличие столь терпеливой слушательницы не подвигло Армстронга на откровенность.

– Люди, подобные мне, привыкли воспринимать самих себя изнутри. Свой внутренний мир я изучил досконально, чего не могу сказать о своей внешности. Я и в зеркало-то почти не смотрюсь. Потому и удивился собственному лицу на фотографии. Это было как встреча с другим, внешним мной.

– Да, понимаю.

После паузы Армстронг задал вопрос:

– У вас, насколько мне известно, нет своих детей?

– Я не замужем.

– Желаю вам их непременно завести. Я даже представить не могу, какое еще счастье может сравниться с тем, которое приносят мне жена и дети! Для меня нет ничего важнее семьи. Вы, должно быть, кое-что слышали о моем прошлом?

– Я не интересуюсь слухами. Мне известно лишь то, о чем в моем присутствии говорили в «Лебеде»: вас называли сыном принца и чернокожей рабыни.

– Это их фантазии, но доля правды в этом все же есть. Мой отец был состоятельным джентльменом, а мать – чернокожей служанкой. Они жили в большой усадьбе и были совсем еще юными, когда зачали меня в любви и почти детской наивности. Многие сказали бы, что впоследствии мне повезло и моей маме тоже. Большинство знатных семей просто вышвырнули бы ее за дверь, но мой отец этого не допустил. Думаю, он искренне хотел на ней жениться, но о таком браке, конечно же, не могло быть и речи. Однако люди в этой семье были достаточно сострадательными, и они поступили наилучшим, с их точки зрения, образом. Маму оставили в доме и хорошо о ней заботились вплоть до моего рождения и еще какое-то время после него, пока я не был отнят от груди. Затем ее отправили в другой город и устроили на приличную работу, так что ей вполне хватало на жизнь, а через несколько лет она вышла замуж за человека своей расы. А меня поместили в приют для детей, которые по разным причинам не могли жить со своими семьями, но получали от этих семей денежное содержание. Потом я учился в школе. В хорошей школе-интернате. Таким образом, я рос как бы на пограничье двух семей, богатой и бедной, белой и черной, не считаясь полноценным членом ни одной из них. В результате я так по-настоящему и не узнал, каково это – жить в семье. Большинство моих детских воспоминаний связано со школой, но и своих родителей я помню тоже. Два раза в год отец приезжал за мной в школу, и мы проводили весь этот день вместе. Помню, как однажды я залез в его карету и очень удивился, застав там еще одного мальчика, гораздо младше меня. «Как тебе этот малыш, Роберт? – спросил отец. – Пожми руку своему брату!» Что за день был потом! Помню зеленые лужайки в каком-то парке – что это было за место, увы, не имею понятия. Я без конца играл в мяч с моим братом – как же он приплясывал от радости, пару раз поймав мои подачи! Никогда этого не забуду. Потом я учил его лазать по деревьям: показывал, за что хвататься и куда ставить ногу, а отец в это время стоял внизу, чтобы поймать нас, если сорвемся. Дерево было не очень большим, но и мой брат был совсем маленьким. Мы оба были слишком малы, чтобы осознавать разницу между нами, но я начал кое-что понимать сразу после того, как мы вернулись в школу и я вылез из кареты, а они вдвоем уехали в место, которое называли «нашим домом». Не знаю, что случилось впоследствии, но я больше этого мальчика не видел, хотя знаю его имя – как знаю и то, что есть другие братья и сестры, родившиеся позже. Возможно, отец опасался, что мы слишком сблизимся и об этом станет известно людям его круга. Или просто взял и передумал. Как бы то ни было, я своего брата больше не видел. Сомневаюсь, что он вообще меня помнит. А может, и не ведает о моем существовании. Такова семья моего отца.