Мысли крутились у него в голове слишком быстро, чтобы можно было поймать хоть одну и на ней сосредоточиться.

Воган направился в противоположную сторону. Дойдя до собственной пристани, он свернул туда и уселся на дальний край помоста. Его ноги болтались высоко над водой, голова поникла, и он сжал ее руками.

В прежние времена он сумел бы найти выход из этой ситуации, принять единственно правильное решение. Но в те времена он был самим собой, он был настоящим человеком, он был отцом. А сейчас он мог направлять течение своей жизни не в большей мере, чем какая-нибудь щепка может управлять несущим ее потоком.

Пока Воган рассеянно смотрел на воду, ему вспомнились старые байки о Молчуне. О паромщике, который увозит людей на обратную сторону реки, если отмеренный им срок на исходе, а если нет – возвращает их на берег живыми и невредимыми. «Интересно, – подумал он, – как долго умирает тонущий человек?»

Он посмотрел на свои ноги внизу. Под ними двигался темный нескончаемый поток, лишенный мыслей и чувств. Попытка разглядеть в воде свое отражение не удалась, и тогда Воган его вообразил. Но не собственное лицо, а лицо своей пропавшей дочери. Ему вспомнилось бесформенное пятно на фотопластинке в темной комнате Донта, которое под действием омывающей негатив жидкости постепенно обретало четкие контуры, – и в черном зеркале воды увидел Амелию.

Воган начал раскачиваться вперед-назад над краем пристани, со слезами в голосе повторяя:

– Амелия.

– Амелия.

– Амелия.

И с каждым повтором ее имени он все ниже склонялся над водой. «Неужели так все и заканчивается?» – подумал он. До поры контролируя движения своего тела, он мог быть уверен, что после каждого наклона вперед последует обратный ход. Но амплитуда качания постепенно увеличивалась. Если продолжать в том же духе, рано или поздно будет достигнут предел, за которым он уже потеряет контроль над возвратным движением. Вперед-назад. Вперед-назад. Вперед-назад. Все дальше наклон вперед и – вниз – к точке, где законы физики возьмут свое, и его тело подчинится силе тяжести. Но пока что эта точка не была достигнута. Еще несколько раз. Вперед-назад. Вперед – вот сейчас почти получилось, не хватило какой-то доли дюйма – назад. Вперед…

Пустота приняла его тело, а когда он уже летел вниз, голос в его голове вдруг произнес: «Долго так продолжаться не может».

Услышав эти слова, он вслепую выбросил руку в сторону. Им уже завладела сила тяжести, но рука что-то искала – хоть что-нибудь! – и вдруг нащупала веревку, свисавшую с причального столбика. Его падение прервалось резким рывком, сердце дернулось в груди, а рука чуть не вылетела из плечевого сустава. Чувствуя, как скользящая веревка сдирает кожу с ладони, он отчаянно взмахнул и уцепился за нее другой, свободной рукой, одновременно дрыгая ногами в тщетных поисках опоры. Агонизирующим усилием, перехватывая руками веревку, он подтягивал свое тело – свое несчастное живое тело – наверх к помосту и наконец туда влез, растянулся на досках и остался лежать, хватая ртом воздух и чувствуя, как боль все шире расползается во все стороны от плеча.

«Долго так продолжаться не может», – сказала ему миссис Константайн. И она знала, что говорит.

Он добрался до места с чувством, похожим на облегчение. Сумбур в голове, так долго не прекращавшийся, отныне свелся к одной конкретной цели. Он ничего не планировал и не обдумывал заранее. Это не было его волевым решением, ибо он уже утратил волю и отказался от самостоятельного принятия решений. Сейчас он был слишком измучен, чтобы проявлять хоть какую-то инициативу, и мог только подчиняться неизбежному. И сюда его привело нечто, от его желаний не зависящее. Воган был не из тех, кто по всякому поводу употребляет слова «судьба» или «Провидение», но он вряд ли стал бы отрицать, что без чего-то подобного не обошлось, когда в конце пути увидел перед собой знакомую калитку, а затем плиточную дорожку и безупречно выкрашенную дверь дома миссис Константайн.

– Вы говорили, что я могу навестить вас вновь, если пожелаю. И еще вы говорили, что сможете мне помочь.

– Да, – сказала она, глядя на его перевязанную руку.

Комнату, которую он помнил пахнущей жасмином, теперь украшала ваза с розами, и аромат здесь был соответственный. Когда они уселись, Воган сразу перешел к делу.

– В реке была найдена утонувшая девочка, – начал он. – Это случилось во время зимнего солнцестояния. Девочка прожила с нами полгода. Возможно, вы слышали эту историю.

По ее лицу ничего нельзя было сказать определенно.

– Расскажите мне об этом, – попросила она.

И он рассказал. О том, как поехал в трактир «Лебедь» вслед за своей женой и нашел ее там с ребенком на руках. Об ее уверенности в том, что это их дочь, и о своей уверенности в обратом. О других претендентах на девочку. Об ее жизни в их доме. О том, как с течением времени его уверенность постепенно слабела.

– То есть вы все-таки поверили, что она ваша родная дочь?

Он наморщил лоб:

– Почти… Да… Не совсем. В прошлый раз я, кажется, говорил вам, что не могу вспомнить лицо Амелии.

– Да, говорили.

– Ну так вот, пытаясь ее вспомнить, я видел лицо этой девочки. Но сейчас она уже не с нами. Ее забрали в другую семью. На летней ярмарке мы встретили одну женщину, которая заявила, что это не Амелия. По ее утверждению, девочку зовут Алиса Армстронг. И все люди в округе ей верят.

Она молчала, тем самым предлагая ему продолжить.

Он посмотрел ей прямо в глаза:

– Эти люди правы. Я знаю, что они правы.

Он продолжил рассказ и вернулся наконец в то место, которого так долго избегал даже в мыслях. Но теперь за ним со стороны наблюдала миссис Константайн.

Его речь потекла гладко и связно. История сходила с его уст в последовательном порядке. Начало во многом совпадало с его предыдущим рассказом (пробуждение среди ночи от крика жены и т. д.), но слова были другие – не те сухие, заученные фразы из полицейского отчета. Теперь они возникали спонтанно – свежие, полные жизни и смысла – и уносили Вогана обратно в ту ночь, с которой все началось, в ночь похищения. Бег по коридору от своей спальни до детской комнаты, шок при виде распахнутого окна и пустой постели. Подъем по тревоге всех слуг, поиски в ночи. Он рассказал о послании, полученном под утро. Рассказал о мучительно тянувшемся времени вплоть до назначенного похитителями часа.

Он глотнул воды из стакана; поток слов прервался лишь на секунду.

– Я отправился туда в одиночку, как было условлено. Поездка оказалась не из легких – на небе не было ни звездочки, чтобы осветить дорогу, а сама эта дорога, как нарочно, вся состояла из ям и бугров. Местами приходилось спешиваться и вести коня в поводу. Иногда я переставал понимать, где нахожусь, поскольку в темноте не узнавал местность, которую привык видеть только при дневном свете. Моими главными ориентирами были время, проведенное в пути, характер почвы под ногами и, разумеется, река. У реки есть собственный свет, видимый даже безлунной ночью. Я хорошо изучил все изгибы ее русла и в большинстве случаев мог сориентироваться по знакомым очертаниям берега. А когда речное мерцание впереди рассекла широкая темная полоса, я понял, что достиг моста.