Именно поэтому мне нужно собрать максимум сведений опоследних днях Жекиной жизни, именно поэтому я еду сейчас в Зеленогорск.

…Ларфа встретила меня ворчанием.

Я знала ее много лет — ровно столько, сколько Жека снималадачу. И никогда не была с ней в дружеских отношениях: с Ларфой вообщеневозможно было находиться в каких-либо отношениях. Большинство ее сверстниковотошло в мир иной, но продолжало жить в фотографиях, которые она ежедневноперебирала, в письмах, которые она перечитывала, начиная с постскриптумов; встарых фильмах, которые она обожала. Отношения с давно умершими людьми занималиее больше всего, она по-прежнему продолжала их выстраивать, она продолжаласпорить с покойными подругами и строить глазки покойным ухажерам. Всеостальное, кроме разве что газеты “Аргументы и факты” и мемуарной литературы,ее интересовало мало.

В Зеленогорске я прикупила торт и последние номера“Аргументов…”, чтобы хоть чем-то задобрить старуху, и, проехав по новенькомушоссе еще с десяток километров, оказалась на бывшей Жекиной даче. Ларфа жилаздесь круглый год. Иногда ее навещали племянники (“Сволочи, ничего им неоставлю, ничего! Так и напишу в завещании: ни-че-го!”). Или старые подруги

(“Отпишу Ниночке свою комнату на Петроградке, отличнаякомната. Так и напишу в завещании: Ниночке — комнату!”).

Но большую часть года, за исключением летних месяцев, Ларфажила совсем одна, среди своих снимков, писем и старых граммофонных пластинокИзабеллы Юрьевой.

Я толкнула покосившуюся калитку и медленно прошлась по почтинезаметной, усыпанной листьями дорожке. Осень за городом не была такойстремительной, она не хотела сдаваться без боя. На пустой веранде, втрехлитровой банке от консервированных помидоров, стояли поздние растрепанныехризантемы, остро пахло прелью, а на перилах висел забытый Жекой шерстянойплаток. Я даже на секунду зажмурилась: мне показалось, что Жека выйдет сейчасиз дома и тихо улыбнется мне.

Все в порядке, ты не должна распускаться, ЕкатеринаМстиславовна.

Собрав в кулак остатки воли, я подошла к двери и громко постучала:старуха была глуховата.

Вышедшая на стук Ларфа подозрительно осмотрела меня с ног доголовы и поджала губы.

— Здравствуйте, Лариса Федоровна, — сказала я итотчас же прикрылась мятным пряником под названием “Аргументы и факты”. —Все молодеете! В том смысле, что выглядите просто отлично.

— Не ври, Катерина, — надменно сказалаЛарфа. — Ложь есть грех.

— Что вы, Лариса Федоровна, вам больше семидесяти недашь.

Старуха посмотрела на меня с затаенной обидой.

— А намедни медсестра заходила. Так сказала, что я нашестьдесят пять выгляжу. Так-то. А ты говоришь — семьдесят.

Я прикусила язык.

— Ну, заходи, раз пришла, — снизошла наконец Ларфаи вырвала газеты у меня из рук.

— Я еще и торт прикупила.

— Торт с собой заберешь. У меня диабет, давно поразнать, только о себе и думаете. Одна уж додумалась, — это был явный намекна Жеку. — До ручки.

В комнате тикали ветхозаветные ходики и так же пахло прелью.Нет, Ларфа никогда не умрет, вдруг подумала я, она просто растворится в осеннихлистьях, только и всего.

На груди у старухи болтались очки на шнурке, а на столележала толстая книга с закладкой, вырезанной из коробки с овсяным печеньем.Двойняшки обожают овсяное печенье, как я могла забыть, нужно обязательноприкупить сегодня хотя бы килограмм.

— Что читаем? — бодро спросила я. Ларфа приподнялакнигу и показала мне обложку: Генри Пикар. “Застольные разговоры Гитлера”.

— Серьезная книга.

— Умный был человек, — Ларфа постучала согнутымпальцем по обложке с портретом Гитлера. — Но… просчитался.Про-счи-тал-ся!.. Ты садись, Катерина. В ногах правды нет.

Я присела на краешек стула и принялась терпеливо ждать, покаЛарфа не проштудирует “Аргументы” от корки до корки. Выслушав положенную порциювздохов и возмущений по поводу развития политической ситуации, я приступила каккуратным расспросам. Действовать нужно было тактично и ненавязчиво, чтобы невспугнуть вздорную старуху.

— Вот такое у нас несчастье, Лариса Федоровна… Жекибольше нет…

— Меньше нужно было с подметными кавалерамишляться, — безжалостно отрезала Ларфа. — Говорила же ей, опомнись,Евгения, у тебя дети. А теперь что? Детей наплодила — и в кусты. Померла,видите ли, а государству теперь расхлебывай, ее детей на ноги ставь. Никакойответственности у людей. Оттого и бардак в стране.

Господи, как могла Жека жить с ней столько лет? Не из-запятидесяти же долларов в месяц, в самом деле. Мне захотелось наорать настаруху, но я сдержалась.

— К вам кто-то приезжал? — спросила я.

— Приезжали… Целая свора. Бродили здесь полдня, вынюхивали,в глаза заглядывали, все про подругу твою покойную спрашивали, Катерина.

— А вы?

— А на мне где сядешь, там и слезешь. Знаю я этотконтингент. У меня один ухажер из органов был. Писарем в НКВД работал.Противный был человек. Помню, пошли мы в ЦПКиО, на Елагин, я все хотела налодке покататься. Так, думаешь, он меня прокатил? Дудки! Помер перед самойвойной, и НКВД ему не помогло. Так что у меня с этим контингентом строго. Да ине знаю я ничего про твою подругу толком. Пыталась ее понять, да не смогла. Вотхотя бы вас взять: тебя, Евгению да этого вашего Снегиря… Не понимаю я этого.Не по-ни-ма-ю! Вертелся между вами, вертелся, как, прости господи, дерьмо впроруби, да так никого и не выбрал. А вы тоже хороши — никакой женскойгордости! Я бы такого ухажера метлой бы вымела, а вы все его, дуры, привечали.Где дети-то теперь?

— Со мной, — я старалась пропускать нравоучениястарухи мимо ушей.

— Ты, Катерина, не дури. Детей в детдом отдай, зачемтебе такая обуза? Ты еще девка молодая, найдешь мужика, что будешь с детьмиделать? Ребята — не щенята, в кадке не утопишь. А потом, знаешь, неродное — онои есть неродное. Ты ему хоть в задницу дуй, все равно развернется и наплюет натебя. Вырастишь, выкормишь, а на старости у разбитого корыта останешься. Мне хотьнеобидно. И пожила в свое удовольствие, и уколы бесплатные. На следующий годкомнату Ниночке отдам и съеду в богадельню к чертовой матери. А племянничкам —ничего. Ни-че-го! Вот и возьми меня за рупь двадцать! Зубы на червонецобломаешь.

— А что, к Жеке правда кто-то приезжал?

— И ты туда же! Эти мурыжили, теперь ты начинаешь.Приезжали, приезжали. Пару-тройку раз да приезжали, да все на дорогихавтомобилях. Мы-то в роскоши не жили, зато и спали спокойно. А теперь видишькак: сегодня в машине, а завтра в гробине…

Хорошо еще, что я оставила Лаврухин “Фольксваген”неподалеку, а не подкатила на нем к калитке. Иначе в сознании старухи сразу быпревратилась в кандидата на “гробину”.