Она смахнула крошки с губ и, улучив момент, с извинениями пробралась через толпу зевак. Впрочем, могла бы и не извиняться: на нее все равно никто не обратил внимания. Задержавшись у дверей, она осмотрела перрон, но детей не заметила нигде. Оставалось лишь надеяться, что они покинули вокзал, прежде чем свидетели сообщили о злобном мальчишке с ножом. Едва ли не бегом, сдерживаясь лишь для того, чтобы не привлекать внимания, Ожье направилась к расписанию и еще раз уточнила, с какой платформы отходит ночной поезд на Берлин. Состав уже ждал: длинная вереница темно-зеленых вагонов, в конце пыхающий паром локомотив. Станционные рабочие готовили берлинский экспресс к отправке: катили тележки, груженные бельем, едой и напитками; в дверях вагонов мельтешили люди в форме, крича друг другу на языке, в котором с трудом узнавался французский. Вокзальный служащий покачал головой, завидев Ожье на перроне, и стукнул пальцем по стеклу часов.

– Пожалуйста, месье! – взмолилась Верити, заслышав скрежещущий вой полицейских сирен у вокзала. – Мне нужно в вагон!

Запоздало подумалось: наверное, нелепей просьбы и не придумаешь, ведь железнодорожник наверняка заподозрит, что чересчур торопливая пассажирка хочет скрыться от полиции.

– Мадемуазель, – произнес он извиняющимся тоном, – еще пять минут, и вы сможете занять свое место.

Ожье уронила сумки на перрон, вынула из кармана все оставшиеся деньги.

– Вот, – выдохнула она, протягивая десять франков. – Это вам.

Он скривился, окинул ее взглядом. Сирены зазвучали совсем близко. Скосив глаза, Ожье заметила собравшуюся у входа в ресторан толпу.

– Двадцать. И можете идти к своей койке.

– За двадцать вы меня к ней проведете! – отчеканила Верити.

Проводнику сделка показалась выгодной. Он сунул еще одну десятифранковую банкноту в карман и повел Верити вдоль поезда. Они миновали пару вагонов и вошли в нужный. Внутри было светло, тесно и чисто. Проводник нашел купе, открыл дверь, снял ключ, закрепленный на ее внутренней стороне, и вручил Ожье.

– Спасибо!

Железнодорожник кивнул и ушел. В купе было две койки, но Верити купила билеты на оба места. В углу находилась небольшая раковина с алюминиевым покрытием, крошечный шкафчик, складной столик, стул. Стены отделаны лакированным деревом, в них вмонтированы лампы. На окне – опускающийся полотняный экран, над койкой висит поблекшее фото незнакомого собора, неподалеку – сигнальный шнур для вызова проводника.

Верити опустила оконное стекло, позволив вокзальному шуму вторгнуться в купе. За лязгом дверей, гулом отбывающих и прибывающих поездов, объявлениями и предупреждениями трудно было расслышать что-либо, но сирены как будто умолкли. Может, полиция миновала вокзал, торопясь в другое место? Ожье снова глянула на часы, отчаянно желая, чтобы стрелки волшебно перескочили к моменту отправления поезда.

Неподалеку ожесточенно заспорили. Ожье осторожно, медленно прильнула к окну, посмотрела вдоль вагона. Подкупленный ею чиновник препирался с парой полицейских в форме. Наконец рассерженные полицейские оставили его и пошли вдоль вагона, заглядывая в каждое окно, светя фонарем в кожухе из гофрированного металла, постукивая им по стеклу. Проводник плелся следом, бормоча под нос.

Ожье заставила себя дышать спокойно, размеренно. Очень медленно отодвинулась, затем закрыла окно. Еще осталось время выскочить из купе, убежать – но что, если другие полицейские идут по вагонам, отрезая путь к спасению?

Голоса у самого окна. Громкие. Уже нет времени, чтобы спрятать вещи, а самой и подавно не скрыться. Остается лишь вести себя как можно естественней. Верити наполовину опустила экран и села.

В дверь тихо постучали. Верити не ответила, мысленно пожелав, чтобы незваный гость поскорей убрался подальше.

Снова раздался стук, и тихий настойчивый голос произнес:

– Ожье?

Флойд! Только его не хватало.

Она придвинулась вплотную к двери и прошептала:

– Уходи! Я же сказала, что не хочу тебя видеть.

– А мне кажется, мы с тобой не довели до конца одно дельце.

– Разве что в твоем воображении.

– Пожалуйста, впусти меня. Я хочу кое-что сказать. Это заставит тебя передумать.

– Венделл, что бы ты ни сказал…

Ожье не договорила – полицейские подошли к окну ее купе.

– Я не все тебе отдал, – сказал Флойд.

– Что значит «не все»? – прошипела она.

– Не все из той коробки. Решил придержать кое-что, ради взаимного интереса.

– Флойд, я уже узнала из тех бумаг все, что нужно.

– И потому сейчас едешь в Германию? Собрала необходимые сведения и решила просто развеяться?

– Не заносись!

– Что случилось в ресторане?

Ожье подумала, что хуже не будет, если рассказать правду.

– Тварь в детском обличье пырнула ножом официанта.

– Парнишка искал тебя?

– Молодец, догадливый. Погладь себя по головке, – предложила Верити, решив, что скрывать нет смысла. – А потом убирайся восвояси.

– Эти полицейские считают, что ты замешана в ресторанном деле. Удрала с места преступления, а невинные свидетели так не поступают. Спроси Кюстина, он подтвердит.

– Мне жаль, что Кюстин втянут в эту неприятную историю. Надеюсь, ты найдешь способ его выручить. Но это не моя беда и не моя забота. Весь ваш крохотный мирок – не моя забота.

– Обидно слышать такие слова. Будто тебе и в самом деле наплевать на все вокруг.

– Мне и в самом деле наплевать! – проговорила она свирепо. – А теперь проваливай!

– Полицейские не дадут тебе уехать.

Снаружи донесся свисток отправляющегося поезда. Другого поезда.

– Я с ними разберусь.

– Так же, как разобралась с нами сегодня. Верити, ты не собиралась стрелять. По лицу было видно – не выстрелишь.

– Скверно же ты читаешь по лицам. Если бы пришлось, я бы выстрелила.

– Разве что в самый последний момент. Верити, ты не хотела нас убивать.

В окно резко, грубо постучали.

– Откройте! – проговорили на отличном парижском французском.

Ожье подняла экран, зацепила его за кожаную петлю, опустила стекло.

– Хотите проверить мой билет?

– Только ваши документы.

– Вот они. – Верити просунула бумаги в окно. – Я думала, их проверяют гораздо позже, на границе…

– В вашем купе есть еще кто-нибудь?

– Если бы кто-нибудь был, я бы заметила.

– Вы разговаривали, я слышал.

– Я напоминала себе о том, что буду делать в Берлине. – Ожье удивилась равнодушию, прозвучавшему в ее голосе.