Не помня себя, он бросился к выходу, споткнулся, с грохотом налетев в темноте на собственный пустой кейс, и чуть не закричал. У него так тряслись руки, что он даже не сразу смог подобрать его, и только на крыльце, с жадностью вдохнув морозный воздух, вспомнил про деньги.

«Так я и знал, так и знал…» — дрожа всем телом, бормотал он, вернувшись в дом. Стараясь унять сердцебиение, Виктор Васильевич сделал несколько неуверенных шагов по коридору и прислушался. Что делать? Попробовать поискать? А если кто-то придет и застукает его здесь? Как он докажет, что убил не он? И не прячется ли в доме настоящий убийца, стоя за одной из дверей?..

От страха у него стучали зубы, но уйти без денег он не мог.

Музыка сменилась тихо журчащей английской речью, но в остальном в доме царила тишина. Он вошел в комнату с магнитолой, увидел стоящий на стуле открытый пустой портфель из свиной кожи и все понял. Константин убит, и денег ему не видать как своих ушей. «Я так и знал, так и знал…» — повторял он, без сил опускаясь на стул.

Сейчас он вернется домой — мать опять будет донимать его расспросами, а отец наверняка заметит, что он не в себе. Он обязательно затащит его в свой кабинет и спросит: «Что ты натворил?» или что-то в этом роде, но ясно одно — отвертеться он не сможет. Виктор вспомнил, что, когда ему было тринадцать лет и они с родителями только что вернулись из Стокгольма, он взял у матери из сумки пятидесятиграммовую бутылочку виски из самолета и десятидолларовую купюру, чтобы показать их товарищам, и как отец, обнаружив это, потребовал признания. «Я знаю, что это сделал ты. Но если ты не сознаешься, имей в виду, ты мне не сын — я сдам тебя в милицию, как простого воришку». Тогда он не понимал, что это была лишь угроза и воспитательный прием, но страх перед отцом и фраза «Ты мне не сын» запомнились ему на всю жизнь. «Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что я взял казенные сто тысяч и отдал их в рост новорусскому воротиле, спекулирующему земельными участками?..»

Съежившись от ужаса при мысли о реакции отца, он попытался отогнать от себя кошмарную картину и принялся судорожно выдвигать ящики письменного стола, уже не надеясь, что деньги найдутся, и в голове у него назойливо стучало: «Ты мне не сын… Ты мне не сын…»

Когда стало окончательно ясно, что ни в ящиках стола, ни в шкафу, ни в старинном комоде с облупившейся фанеровкой, ни за диванными подушками денег нет, он с ужасом подумал, что ему придется обыскать весь дом и неизбежно заглянуть в комнату, где находится труп.

Никаких иллюзий относительно того, что он найдет деньги, у него уже не осталось, но то ли по инерции, то ли из упрямства, то ли чтобы оттянуть страшный момент возвращения домой, он продолжал методично обшаривать дом. Обыскав второй этаж, кухню, заиндевевшую веранду и даже подсобку, где хранились инструменты и садовый инвентарь, он вернулся в комнату с камином и, стараясь не смотреть на мертвого Костю, стал искать там. Денег не было.

Виктор Васильевич, обхватив голову руками, сидел на кухонной табуретке и думал, что он пропал. Такой суммы ему никогда не достать, и теперь он не может вернуться ни домой, ни к родителям, ни в Нью-Йорк. Отец его никогда не поймет и не простит, жена стала чужой, а сыну он не интересен. Он подставил единственного человека в представительстве, который к нему хорошо относился, понимал его и согласился помочь. На него повесят убийство Кости, и ему никогда не доказать, что убил не он. И за что все это? Что он, собственно, такого сделал? Взял деньги? Но ведь он не вор — он собирался их вернуть! И не просто вернуть, а дать заработать хорошему человеку. Разве он преступник? Он никого не убил, не ограбил. Деньги взял в долг, на время — что тут такого? Сейчас все берут кому не лень — свое и чужое. Вот Горбачев развалил великую державу — и ничего, живет себе припеваючи. Чубайс всю страну ограбил, а какую должность занимает. Ельцин и вовсе должен сидеть в тюрьме, а ему — госдача, охрана, президентская пенсия. А честные люди в этом «демократическом» бардаке остаются в дураках. Вот, например, отец — был послом, и какие должности занимал, и какой стаж дипломатической работы имеет, не говоря уже о других его заслугах перед Родиной. И что теперь? Пенсия у него — курам на смех, до ста долларов не дотягивает. Он хоть и храбрится, и ходит по-прежнему с важным видом по двору мимо своих сверстников, забивающих козла, хоть он и посещает заседания какого-то ветеранского совета или клуба — черт его знает, как это теперь у них называется! — но про себя-то прекрасно понимает, что век его кончился и никакого влияния при всей своей надутой физиономии он больше не имеет не только в МИДе, но даже в ЖЭКе, куда он звонит время от времени и грозным голосом требует прислать сантехника для починки давно пришедшего в негодность крана.

И что всего обидней — никогда бы он не связался с этими проклятыми деньгами, если бы получил местечко в ООН, а он бы его получил — чем он хуже других? — если бы не сволочи демократы. Все его сверстники уже давно послы и урвали себе самые теплые места: Сашка Худяков — в Бельгии, Вася Дружинин — во Франции, Витя Перфилов в Японии. А он в свои сорок пять все никак не поднимется выше первого секретаря. А все потому, что не могут ему простить 91-й год! Он хоть и притворился, что сочувствует новой власти — чутье у него всегда было верное, — но они, видимо, все-таки видели в нем чужака. А может, и отец подгадил — он-то открыто поддержал ГКЧП и поплатился — за честность и бескомпромиссность.

А новый министр? Да кто он такой? Конъюнктурщик… да еще наверняка пособник проклятых янки. Но ничего, поглядим. Долго на этом месте ему не просидеть, свои же его и слопают с кашей и не подавятся, и пойдет он торговать американской тушенкой или средствами от импотенции… Его тогда и американцы к себе не возьмут как отработанный материал. Все они сейчас рвутся в Америку, или качают нефть, заколачивая миллионы и обманывая честных людей, или спекулируют как… как… А он всего лишь хотел, никого не обманывая и не обижая, приобрести начальный капитал и попытаться честно заработать себе на старость. Он-то и будет козлом отпущения — ежу понятно.

Нет, этому не бывать! Не станет он отдуваться за воров и предателей… Он себя в обиду не даст. Но что?.. Что он может сделать? Что вообще может сделать честный человек против бездушной государственной машины? Бороться с ней бесполезно, спрятаться — негде.

Виктор Васильевич взял со стола бутылку минералки и первую попавшуюся под руку чашку. У него так дрожали руки, что ему с трудом удалось налить себе воды. Он выпил ее одним глотком и застонал. Надо встать… Надо заставить себя встать и идти, если он не хочет, чтобы его застукали здесь…

Он поднялся с табуретки, сделал несколько шагов и обессиленно привалился к дверному косяку. «Куда я пойду? Некуда мне идти…» Он почувствовал такую слабость, что ему внезапно захотелось лечь, и, с трудом дойдя до комнаты, он рухнул на диван. Страх перед возвращением в прежнюю жизнь заглушал страх быть пойманным на месте преступления.

Он почти задремал, и в полусне в его сознании проносились картины прошлого. Вспомнился двор их старого дома на Шаболовке, институт, комсомольские собрания, буфет на четвертом этаже, куда они в перерывах между лекциями ходили пить кофе, поездки на картошку, однокурсники — Сашка Любимов, Миша Кутовой, Костя Антонов… С Костей они были немного похожи, и им иногда в шутку советовали сдавать друг за друга зачеты… А теперь он с простреленной головой сидит в соседней комнате…