И вдруг он вскочил как ошпаренный. Похожи. Да, они похожи. Конечно, не так, как раньше, но достаточно для того, чтобы…

Он заметался по комнате, судорожно пытаясь сообразить, не безумие ли то, что пришло ему в голову. В голове у него словно вращалось огромное тяжелое колесо, которое мешало думать, путало мысли, доводило до исступления. «Костя мертв, ему уже все равно. А мне это может спасти жизнь… Но как? Как это сделать?.. Переодеть труп в мою одежду и сунуть в карман документы?.. Почему бы и нет?.. Машина, слава Богу, есть. Увезти подальше от дачи и закопать в снег. До весны его не найдут, если только не случится внезапной оттепели. Хотя… при такой температуре труп все равно промерзнет, и опознать его будет невозможно, тем более что и трудиться особенно никто не станет — документы найдут и успокоятся. А Костины родственники?.. Впрочем, обойдется. Слава Богу, о том, что он встречается со мной, они не знают — по крайней мере, вчера я просил его никому не говорить… Хорошо бы найти его паспорт…»

Паспорт и документы на машину лежали во внутреннем кармане висевшей в коридоре Костиной кожаной куртки. Там же обнаружилось несколько банковских карточек и две стодолларовые купюры.

Виктор Васильевич вернулся в комнату. Теперь надо сесть и все хорошенько обдумать. Костю будут искать и неизбежно приедут сюда. Но не сразу. Печка успеет остыть, магнитолу он выключит, пистолет и одежду с трупа заберет с собой и уничтожит, а верхнюю наденет на себя. Что еще? Следы от машины? Занесет снегом. В поселке пусто, но даже если Костю и видели, ничего страшного — приезжал, побыл и уехал. Все? Вроде бы все. А отпечатки? Кто станет их тут искать? Трупа нет, значит, и убийства нет. Подумают, что Костя задолжал кому-то и лег на дно. Впрочем, свои отпечатки он здесь не оставит — зачем рисковать? Лучше стереть. Первыми все равно приедут родственники, снова все захватают, и затертостей не останется.

Он снял с себя все, даже белье, с отвращением натянул на себя Костины вещи, которые в беспорядке валялись в шкафу, и надел ботинки, чуть жавшие ему большой палец. Выключил магнитолу, плеснул на тлеющие угли немного воды, на кухне вымыл чашку, из которой пил, и, прихватив ворох своей одежды, приступил к самому главному.

Когда на трупе была застегнута последняя пуговица, он встал с колен и вытер пот — Костя был чуть худее его, но весил не меньше восьмидесяти пяти. Виктор Васильевич оглядел результаты своих трудов и нахмурился. Все было хорошо, одежда сидела как влитая, и даже прическа была почти как у него — русые, с легкой сединой коротко стриженные волосы. Но лицо… «Похож, но не я» — с тоской подумал Виктор Васильевич и вдруг почувствовал, что страшно устал. Прилив энергии, который он ощутил, когда мысль о подмене пришла ему в голову, внезапно сменился страхом и апатией. Что, если он ошибся и что-то неправильно рассчитал? Что он в этом понимает? Если труп сразу найдут и легко опознают, тогда ему точно придет конец. Не переиграть ли все назад, пока не поздно?..

Он сел на корточки и принялся расстегивать свою рубашку, надетую на труп, но тут же понял, что никакая сила не заставит его снова надеть ее на себя. «Надо протереть пуговицы, — думал он в панике, — тут везде мои отпечатки — на пряжке, на очках… Что делать?..»

Он почувствовал, что на него снова накатывает истерика, и попытался взять себя в руки. «Где-то я видел какую-то химию… Может?.. Да нет бред… при чем тут химия? Просто протереть…»

И вдруг он вспомнил, что в подсобке, среди банок с краской, в глаза ему бросилась бутылка с надписью «Серная кислота». Мысль еще не успела окончательно оформиться у него в голове, но уже начала приобретать некоторые очертания. Виктор Васильевич бросился в подсобку и там, между банкой олифы и пачкой обойного клея, действительно стояла пыльная бутыль. Он осторожно открыл ее, и ему в нос шибанул резкий запах.

Он вернулся назад, взял с письменного стола пару газет и тщательно завернул бутыль в несколько слоев. «Теперь ни одна собака…»

Он прошелся по дому проверить, не осталось ли следов убийства, стер свои отпечатки, прихватил пистолет, кислоту, кейс, рассовал по карманам Костины ключи, документы и банковские карточки. Когда стемнело, перенес труп в багажник, запер дом и сел за руль.

Поселок был пуст. Шел сильный снег, и машину слегка заносило на поворотах. Добравшись по бетонке до Дмитровского шоссе, он отъехал еще километров на пятнадцать, свернул на проселочную дорогу, убедившись, что вокруг никого нет, сбросил труп в кювет, спустился сам, вытащил из кармана бутыль с кислотой и в этот момент услышал шум мотора. Плеснув как попало на лицо кислотой, он бросился наверх и едва успел тронуться с места, как из-за поворота появился раздолбанный грузовичок.

Через двадцать минут, оказавшись на безопасном расстоянии, он остановил машину, приоткрыл окно и обессиленно откинулся на спинку сиденья. Засыпать труп он не успел, но это еще полбеды — при таком снегопаде через несколько минут его и так занесет. Но что делать с лицом? Вернуться и вылить оставшуюся кислоту? А если он попадется? Если на даче у него еще оставался какой-то шанс отвертеться, то там, возле трупа, в Костиной машине, в его одежде и с его документами — ни малейшего. Придется оставить все как есть и спрятаться. На всю оставшуюся жизнь.

Прошло полгода. Виктор Васильевич Шрамков жил в подмосковном Реутове в однокомнатной квартире, которую снимал за сто долларов в месяц. Денег у него было немного — только то, что ему удалось снять по Костиным банковским карточкам в первые дни после убийства. Он сильно похудел, отрастил волосы, и если бы кто-нибудь из прежних знакомых встретил его на улице, ни за что бы не узнал. Впрочем, из дома он выходил редко — в соседний магазин и газетный киоск за прессой. В криминальной хронике «Московского комсомольца» он прочитал, что его обезображенный труп нашли в сорока километрах от Москвы в снегу у проселочной дороги. Лежа на кровати, он думал, что это еще ничего не значит и успокаиваться рано — заметка могла появиться до опознания. Вот если бы написали, что его похоронили… Он пытался представить себе панихиду в Голубом зале на Смоленке и заваленную цветами могилу, но картинка тут же разваливалась: предположить, что менты — идиоты, еще можно, но обмануть родителей?.. Никогда. Он ловил себя на том, что ему хочется съездить на Востряковское кладбище, но что-то останавливало его: он никак не мог понять, чего боится больше — увидеть собственную могилу или не увидетьи понять, что его все еще ищут.

Во сне он часто видел Нью-Йорк, свою квартиру, уткнувшегося в компьютер сына, слышал голос жены, и в первый момент, проснувшись, продолжал ощущать себя там, с ними, а когда открывал глаза, вспоминал, что он мертв.

Однажды, включив телевизор, который почти никогда не смотрел, Виктор Васильевич попал на передачу «Я вернусь». Показывали человека, страдающего амнезией, и он возмущенно подумал: «Какая, к черту, амнезия?.. Все он врет». Оказалось, однако, что не врет и что таких, как он, — пруд пруди. «Надо же, я всегда считал, что это выдумки детективщиков», — сказал он себе и придвинулся ближе к экрану. Ведущий возмущался, что такими людьми никто не занимается и что, если бы не передача, они бы никогда не нашли родных и не вернулись к прежней жизни. «Что я тут сижу? Кого боюсь?