– Походим, сынок, походим, – подтвердила мама, собирая вещи в рюкзак. – А ты у нас молодец!

Поднялись и пошли. По узенькой, совсем не городской тропинке, но, как понимал Артемка, теперь уж точно к асфальту, к метро. Не хотелось туда, но он успокаивал себя обещанием папы и мамы, коротким и сильным словом – «походим». Которое так близко слову «поход».

До поры до времени Сергея Игоревича коробило, когда его называли по имени-отчеству: он долго, дольше, наверное, чем это бывает у большинства других, считал себя молодым человеком. Серьезным, авторитетным, но – молодым. «Талантливый исследователь Сергей Палагин» звучит куда лучше, чем то же самое, но со вставкой «Игоревич». С отчеством – какая-то каменность, завершенность. Как на обелиске.

Хотя…

В районе сорока пяти коробить перестало. Наоборот, стали отвратительны эти стареющие, а то и вовсе престарелые, c бурыми бляшками на лицах «юноши», притворяющиеся буревестниками невесть чего. Чего-то всё время наклевывающегося, зреющего, но так и не созревающего.

Так, бывает, зреет в степи ливень. Сталкиваются тучи, слипаются, сбиваются в твердый темно-серый, свинцовый ком; начинает грохотать гром и режут небо стрелы молний. И все это – прямо над тобой, над самой твоей головой. Кажется, сейчас тучи ухнут вниз ручьями воды или картечью града. Мечешься, ищешь укрытие, а потом замечаешь, что отара овец спокойно пасется, медленно выедая скудные степные травы. Овчарка улыбается, суслик стоит над норкой, насмешливо наблюдая за твоими скачками. И ты понимаешь: ничего не будет. Погремит, посверкает и исчезнет.

И действительно: гроза не кончается ливнем или градом, не уходит, а именно исчезает. Что-то там, какая– то сила разрывает этот свинцовый ком, разгоняет в разные стороны, превращает тучи в жалкие грязноватые облака. И они тоже вскоре пропадают.

Так и стареющие «юноши» – бессмысленные бунтари. Громыхнут, напугают, исчезнут, снова появятся на какой-нибудь конференции, опять громыхнут грозно, вызвав минутное замешательство, и растворятся на время.

Эти юные борцы существуют в науке десятки лет, постепенно превращаясь в изюминку и перчинку конференций. «Увал – это южный склон холма! – отчеканивают они с трибуны исступленно. – И ничего более. Ни-че-го! Необходимо закрепить это в словарях!» И скатываются вниз, выбегают из зала – в буфет, глотать теплую водку.

Оставшиеся поулыбаются, поморщатся этому исступлению и продолжат обсуждать более важные и сложные вопросы…

Сергей Игоревич не сделал в своей жизни больших открытий, не создал и не разрушил ни одной теории. Он просто изучал то, что еще существовало в русском языке, но медленно гибло, стиралось, и своим изучением, фиксацией, выражавшейся в статьях и докладах, замедлял эту гибель, приостанавливал исчезновение. И даже возвращал к жизни крохи.

Еще подростком, в середине восьмидесятых, он стал заниматься в этнографической школе при одном сибирском университете, увидел, сколь богата и разнообразна материальная, духовная, речевая культура того участка Сибири, где он жил.

Школа была заочной – Сергей Игоревич, тогдашний Сережа, отправлял туда свои сообщения, рефераты, в ответ получал отметки, вопросы, задания. И если бы решил поступать в тот университет, у него было бы преимущество перед другими абитуриентами. Но выбрал Москву, ни много ни мало – МГУ. Поступил на филфак, кафедра русской диалектологии…

За без малого тридцать лет были сотни экспедиций, командировок, публикаций, состоялась защита кандидатской, потихоньку готовилась докторская. Почти каждое лето Сергей Игоревич вырывался на родину, изучал изменения в говоре земляков, убеждал их беречь язык, слова, которые использовали их родители, бабушки, дедушки.

Он не преподавал, но постепенно спонтанные выступления оформлялись в лекции. И сначала Сергея Игоревича приглашали в библиотеки, училища (вузов там так и не появилось), школы в родном городе, а потом предложения выступить, рассказать о языке, который мы теряем, стали поступать и из других городов, районных центров.

Последние годы основным занятием Сергея Игоревича были такие вот поездки. Для каждого региона, исторически сложившегося округа он составил свои лекции с использованием, толкованием, расшифровкой присущих данной территории диалектных слов, оборотов, фразеологизмов… За лекции он получал где больший, где меньший гонорар. Все, конечно, по закону – с договорами, вычетом по СНИЛС и так далее…

В свои сорок пять Сергей Игоревич был легок на подъем, еще, как сам считал, молод душой и, когда его спрашивали: «Простите, а как по отчеству?» – чаще всего с улыбкой отмахивался: «Да просто Сергей. Рано еще с отчеством».

Но однажды увидел себя на фото в Интернете: сидит на каком-то круглом столе; снимали сверху и чуть сзади, и на своем темени он с ужасом и отвращением обнаружил безобразные, неопрятные проплешины.

– Что?! – отшатнулся от экрана компьютера. Думал, просто залысины появились, лоб сделался шире, а тут…

В комнату вошла жена, посмотрела на фото без удивления.

– Ты замечала? – придушенно спросил Сергей Игоревич. – Почему не сказала?

– Не хотела расстраивать. Что ж… – И погладила его по этому плешивому темени.

Он быстро успокоился: действительно, что ж, прилично за сорок, мало кто в его годы с густой гривой. Некоторые доктора наук, стесняясь лысин, бреются и становятся похожими на братков из девяностых.

Сергей Игоревич стал чаще посещать парикмахерскую – просил стричь короче. Прикрытые прядями волос плешины были ему с детства противны: в фильмах у жалких, подловатых персонажей часто была такая прическа. Лучше уж редкий ежик…

Да, успокоился, смирился, но и как-то внутренне повзрослел. Стал чаще надевать пиджак, хотя еще недавно даже на конференции, конгрессы приходил в пуловере. И против вопросов «Как по отчеству?» ничего теперь не имел, отвечал с покорной готовностью: «Игоревич».

Появилась неприятная самому себе солидность, осанистость, и в то же время… Он стал замечать, что заглядывается на девушек, с каким-то изумлением следит за их движениями, ловит их взгляды. Не женская красота, как раньше, а девичья свежесть стали тянуть к себе.

Женат Сергей Игоревич был уже больше двадцати лет. Ни большой страсти, ни шумных скандалов за это время не случалось. Жена, из семьи московских научных интеллигентов, и его, мужа, нашла в такой же среде. Он учился на четвертом курсе, она – на втором. Он уже делал успехи, приобрел известность на факультете, публиковался: ясно было, что не бросит науку, это всерьез и на всю жизнь.

Ему понравилась проявляющая к нему внимание московская студентка. Что называется, подружили около года и затем поженились. Поселились в трехкомнатной квартире ее родителей, которые большую часть времени проводили на даче совсем рядом со столицей – в Малаховке.

Родились дочь и сын. Сейчас им девятнадцать и семнадцать лет. Взрослые люди. Жена, до сих пор миловидная, сохраняющая фигуру и женственность, была для Сергея Игоревича единственной. Несколько случайных и коротких физических сближений с другими сложно назвать изменами – они воспринимались и вспоминались как сны. Иногда довольно приятные, иногда не очень.