– Я знаю, – шепчет Элли. – И мне очень, очень жаль. Я знаю, как больно тебе сейчас. Я… – Она касается моего горячего лба. – Я здесь, слышишь? Я здесь и никуда не уйду.

Я делаю судорожный вдох и бормочу:

– Детка.

– Что такое?

– Я сейчас…

Я поднимаю голову, и одно это движение вызывает то, о чем я старался ее предупредить.

Тошнота стремительно поднимается, и меня рвет на колени моей девушки.

* * *

Элли

Церемония прощания с Бо проходит на футбольном стадионе. Здесь вся его команда, весь тренерский состав, его друзья, члены его семьи, сотни выпускников и тысячи людей, которые, наверное, даже не знали его.

За одним исключением.

Нет Дина.

До того, как я ушла из дома, он был наверху, в своей спальне, в черном костюме и с мрачным выражением лица. Дин велел мне ехать с Ханной и Гарретом и сказал, что найдет меня на церемонии.

Когда я возвращаюсь домой, он по-прежнему в своей спальне, в том же черном костюме и с тем же мрачным выражением лица. Только сейчас в его руке бутылка водки, а щеки горят.

Дин пьян.

Он пьян каждый день недели. Либо пьян, либо под кайфом. Два дня назад я наблюдала, как Дин выкурил четыре косяка подряд, а потом отрубился на диване в гостиной. Логану пришлось взвалить его на плечо и нести наверх, а потом мы вдвоем стояли в дверном проеме и смотрели на бессознательного Дина, распластавшегося на кровати.

– Все по-разному справляются с горем, – пробубнил Логан.

Я понимаю. Поверьте мне, я все понимаю. Когда я потеряла маму, то прошла через несколько стадий скорби. Самыми затяжными были отрицание и депрессия, но в конце концов мне пришлось смириться с ее уходом. Потребовалось время, чтобы прийти к этому, но я справилась. Дин тоже справится. Я знаю, он сумеет. Но это так больно – нет, даже невыносимо – смотреть, как он ищет помощи в алкоголе и травке, когда мог бы найти ее у меня.

– Не смог, – шепчет Дин, увидев меня в дверном проеме.

Он снял пиджак и галстук, воротник его белой рубашки съехал набок. Его светлые волосы торчат в беспорядке, словно он то и дело ерошил их.

Я робко вхожу в комнату, на мне то же простое, закрытое черное платье, которое я выбрала для прощальной церемонии с Бо.

– Так и не смог заставить себя, детка. – Дин шепчет, но в его шепоте звенит боль. – Я все представлял и представлял себе его родителей… Джоанну… их лица…

Он ставит бутылку водки на комод и медленно опускается на краешек кровати.

Вздохнув, я сажусь рядом с ним и кладу голову на его плечо.

– Она пела.

– Что?

– Джоанна, – тихо говорю я. – Там была установлена сцена с фортепиано. Она пела Let It Be. Это было прекрасно. И так печально.

Я моргаю, чтобы прогнать навернувшиеся на глазах слезы.

– Это было печально и прекрасно.

Дин издает какой-то сдавленный звук.

Я касаюсь его щеки подушечками пальцев. Его кожа горит, но он не кажется таким пьяным, как вчера вечером. Дин льнет к моей руке, его неровное дыхание щекочет мою ладонь.

– Я не смог, – опять повторяет он.

– Я понимаю. Все хорошо, милый.

Но хорошо ли? Проклятье, он должен был быть там. Семья Бо была там. Если они смогли заставить себя прийти, то Дину уж тем более следовало приехать.

Это резкое обвинение тут же вызывает у меня чувство вины. Кто я такая, чтобы решать, кому что следовало сделать, а кому – нет? Люди все время пропускают похороны и прощальные церемонии по совершенно разным причинам. Может, им хочется погоревать о тех, кого они любили, в одиночестве. Может, это невыносимо для них. Может, они не верят в похороны. У меня нет никакого права осуждать кого бы то ни было, и я заставляю себя помнить об этом, когда ласково провожу рукой по щеке Дина.

– Я не могу поверить, что Бо мертв, – отрешенно произносит Дин.

Я тут же вздрагиваю, потому что он в первый раз за все время произносит имя Бо. И я пугаюсь еще больше, когда наклоняю голову и вижу поблескивающие слезы в глазах Дина. Он моргает, и соленые капли стекают по его лицу туда, где мои пальцы гладят его подбородок.

Слезы Дина вызывают слезы и у меня. Вдруг мы оба плачем. Дин прячет лицо у меня на груди, и все его тело сотрясается от сдавленных рыданий. Я не знаю, кто кого поцеловал первый. Или начал раздевать. Или как мы оказались сплетенными на кровати, голыми, задыхающимися, лихорадочно целующимися и касающимися друг друга. Меган как-то рассказывала мне про какие-то бредовые статистические данные, согласно которым, около восьмидесяти процентов опрошенных признались, что занимались сексом перед, во время или сразу же после похорон.

Наверное, если как следует задуматься, это имеет смысл. Радоваться жизни перед лицом смерти. Держаться за другого, живого, дышащего, человека.

Мы одновременно стонем, когда Дин проскальзывает в меня. Без презерватива, но мы перестали использовать их с начала нового семестра. После каникул мы сдали анализы, а таблетки я принимаю уже давно.

Я принимаю его массивный пульсирующий член в себя, поднимая бедра навстречу его отчаянным толчкам. Оргазм накатывает на меня со всей силой. Я даже представить себе не могла, что такое возможно: чувствовать всепоглощающее, чистейшее наслаждение и в то же время быть охваченным горем.

Дин издает гортанный, полный муки звук и кончает, дрожа и изливаясь в меня. Тяжело дыша, он опускается на меня, а потом переворачивает нас так, что моя взмокшая спина прижимается к его такой же мокрой груди. Я чувствую капли влаги сзади на шее. Но это не пот, а слезы. Все те слезы, которые он пытался бы сдержать, если бы пошел на церемонию прощания с Бо.

Я переворачиваюсь на другой бок, к нему лицом, обнимаю его за широкие плечи, а он плачет по другу, которого потерял. Не знаю, как долго мы так пролежали, но Дин затихает и засыпает, прижимаясь своей щекой к моей. Впервые за последние семь дней во мне вспыхивает маленькая искорка надежды. Надежды на то, что эта эмоциональная разрядка хотя бы немного облегчит его горе, приблизит его к пути принятия.

Но что худшее в надежде?

Что чаще всего она ведет к разочарованию.

Элли

На протяжении следующих двух недель все, что я могу, – это безучастно стоять и наблюдать, как Дин скатывается все ниже. У него появился новый распорядок дня: проснуться утром, сходить на занятия, сходить на тренировку, а потом вернуться домой и напиться или обкуриться до бессознательного состояния.

И, что невероятно, ему по-прежнему удается справляться с заданиями по учебе. Когда я мельком взглянула на один из его докладов, то оказалось, что он написан хорошо. Словно он доверился своему блестящему интеллекту, который обычно предпочитает скрывать от других, и теперь он действует на автопилоте. То же самое происходит и на льду. Благодаря годам тренировок его сильное спортивное тело делает всю работу за него. Его сердце – эх, я начинаю думать, его сознание – не играет никакой роли.