Известный своей любовью к музыке граф Михаил Юрьевич Виельгорский исполнял в кругу друзей романсы собственного сочинения. Булгаков бесподобно копировал его голос, и из другой комнаты трудно было различить, поет ли это молодой Булгаков или старик Виельгорский, который сам аккомпанировал своему искусному подражателю и смеялся от души.

Не только гвардейские повесы, но и виднейшие люди искусства — композитор Михаил Глинка, художник Карл Павлович Брюллов, а в Москве драматург Александр Николаевич Островский — считали Булгакова своим другом. Но и в этой среде Булгаков оставался верным Бахусу. Издатель журнала «Современник» Иван Иванович Панаев вспоминал, что когда Булгаков с Глинкой бывали у него в гостях, то за чаем они выпивали бесчисленное множество рюмок коньяка, и на них это не имело никакого влияния, точно они пили воду.

Человек с тонким музыкальным вкусом, Константин Александрович не терпел фальши. На одном из оперных представлений, когда дебютировала молодая певица, Булгаков после одной особенно фальшивой арии начал «шикать» (так театральные зрители выражали тогда свое недовольство). Господин в соседнем кресле, который оказался родственником певицы, пытался урезонить офицера. «Помилуйте, — возразил Булгаков, — с таким голосом и слухом ей совершенно не следовало выступать на сцене». Сосед не без колкости заметил: «Извините, ее голос и слух может отвергать только тот, у кого длинные уши». Булгаков моментально нашелся: «Уши у меня большие, это верно. Если бы к моим ушам да приложить ваш ум — хороший бы из меня получился осел!»

Булгакова ждала блестящая карьера благодаря связям его родных. Он мог входить в аристократические салоны, но вместо этого предавался кутежам. Будучи несомненно даровитым и способным человеком и имея возможность развивать свои таланты, общаясь с виднейшими людьми искусства, он систематически губил свои способности, ведя буйную разгульную жизнь, и не успел отличиться ни на каком поприще. Этот человек оставил о себе память только шутками и остротами.

В 1845 году Булгаков вышел в отставку. Последние годы жизни он сильно недомогал. Бурно проведенная молодость в конце концов дала о себе знать последствиями, приковав его к креслу и постели. Умер Булгаков в 1862 году в возрасте 50 лет в Москве, вдали от друзей и приятелей, забытым и покинутым.

Еще одним героем 1830-х годов был офицер-артиллерист Чагин. Он входил в кружок Булгакова, где также постоянно проказничал и паясничал. Но больше всего Чагин славился своей огромной физической силой. Один раз он ради шутки снял с пьедестала одну из пушек, которыми окружен Преображенский собор, и поставил ее на землю. На другой день десяток рабочих с трудом водрузили пушку на место.

К.А. Булгаков в отставке. Худ. П.Ф. Соколов. Конец 1840-х гг.

В другой раз ночью на Петербургской стороне большая компания офицеров возвращалась пешком после дружеской попойки. На пути им встретилась полосатая будка, в которой спал будочник — низший полицейский чин, обязанный следить за порядком в отведенном ему районе. Вместо этого «градской страж» мирно храпел, отставив в сторону свое оружие — алебарду. Булгаков, который не мог просто так пройти мимо, предложил Чагину опрокинуть будку так, чтобы дверь оказалась внизу. В отличие от небольшой будки часового, будка полицейского в то время представляла собой целый деревянный домик с окнами и дверью. Силач Чагин в один момент опрокинул ее на бок, дверью на мостовую, и вся компания пошла дальше. Проснувшийся будочник поднял страшный крик, от которого выбежали на улицу все обыватели этого района. Когда его освободили, проказников уже и след простыл.

Не стоит упрекать офицеров в излишней жестокости к будочнику. Эти служители полосатой будки и алебарды запомнились в Петербурге как существа почти бесполезные для безопасности горожан, вечно пьяные, нечистые на руку, равнодушные к крикам о помощи, и даже нередко состоящие в сговоре с ворами как хранители или скупщики краденого. Вспомним хотя бы бессмертную гоголевскую повесть «Шинель», написанную в 1841 году. Ее герой был ограблен налетчиками на глазах будочника, который даже не сдвинулся с места.

Юнкера, пажи, кадеты старших классов в своих шалостях стремились не отставать от офицеров, насколько позволяло их положение. Педантизм и муштра военно-учебных заведений ожесточали молодых людей и сплачивали их в дружную семью, в которой главенствовали самые отчаянные. Выпить вина, сыграть в карты, закрутить любовь с хорошенькой девицей, прочесть запрещенную книгу художественного содержания, нарисовать карикатуру на своего офицера или преподавателя, написать дерзкий сатирический стишок, вырваться на несколько часов на волю, переодевшись лакеем или просто накинув поверх мундира и форменных брюк «партикулярную» шинель и накрыв голову невоенной фуражкой, заключить с товарищами рискованное пари — вот неполный список кадетских и юнкерских «доблестей», за которые будущие офицеры подвергались наказаниям.

Будочник. Рис. 1830-х гг.

В начале 1834 года в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров родилась идея издавать рукописный журнал. Тут же появилось и название — «Школьная заря». Листы с рукописями авторы вкладывали в специально отведенный ящик. Выпускник школы А.М. Меринский вспоминал: «По средам вынимались из ящика статьи и сшивались, составляя довольно толстую тетрадь, которая вечером, в тот же день, при общем сборе всех… громко прочитывалась. При этом смех и шутки не умолкали. Таких номеров журнала набралось несколько… в них много было помещено стихотворений Лермонтова, правда, большей частью, не совсем скромных и не подлежащих печати, как, например, „Уланша“, „Праздник в Петергофе“ и другие… Надо сказать, что юнкерский эскадрон, в котором мы находились, был разделен на четыре отделения: два тяжелой кавалерии, то есть кирасирские, и два легкой — уланской и гусарской. Уланское отделение, в котором состоял и я, было самое шумное и шаловливое. Этих-то улан Лермонтов воспел, описав ночлег в деревне Ижорке, близ Стрельны, при переходе их из Петербурга в Петергофский лагерь».[185]

Пажи в бальной форме, в шинели и в праздничной форме в 1827–1852 гг.

Юнкером Лермонтовым в 1833–1834 годах было написано для товарищей несколько шутливых сочинений. Среди них выделяются три поэмы, в которых растущий талант великого поэта сочетался с непристойным содержанием и изобилием матерных слов. Каждая поэма была описанием реального курьезного случая из юнкерской жизни. В одной из них, «Гошпиталь», юнкер князь Б. (Барятинский) поспорил на шампанское с юнкером по прозвищу Лафа (Поливановым), что овладеет красивой служанкой госпиталя. В темноте чердака князь вместо молодой служанки набросился на дряхлую седую старуху. На ее крик о помощи прибежал сосед старухи, ямщик, который прервал удовольствие князя, поднеся к его заднему месту огонь свечи и затем избив его дубиной. Человек богато одаренный, но тяжелый в общении, неосторожный в словах и поступках, Лермонтов легко наживал себе врагов. Образ князя Б. показан был с такими оскорбительными интимными подробностями, что после этой поэмы князь Александр Иванович Барятинский навсегда невзлюбил поэта. Барятинский был лидером тогдашней юнкерской молодежи, предводителем кутежей; красивая внешность и обаяние давали ему успех у женщин. Разгульная и бесшабашная жизнь помешала успешной сдаче экзаменов и выходу в Кавалергардский полк — он стал офицером Лейб-Кирасирского Наследника Цесаревича полка. После стихотворения «Смерть поэта» неприязнь Барятинского к Лермонтову еще больше усилилась из-за строк «А вы, надменные потомки…». Своим легкомысленным поведением за время службы в гатчинских кирасирах князь навлек на себя неудовольствие императора Николая I и, задумавшись о том, как поправить свою пошатнувшуюся репутацию, вскоре отправился служить на Кавказ, где ему суждено было завершить покорение этого края. Когда через много лет биограф Лермонтова П.А. Висковатов обратился к нему за материалами, Барятинский называл Лермонтова самым безнравственным человеком, посредственным подражателем Байрона и удивлялся, как можно интересоваться материалами для его биографии.