На поверку выходит, что многие функции носили формальный характер. Подпись под оперативными документами была для членов военных советов скорее символическим актом, поскольку отсутствие должной военной квалификации (бывшие партийные функционеры, они не являлись профессионалами военного дела) не позволяло им плодотворно участвовать в отработке оперативных документов. В этих условиях наиболее реалистично мыслившие и самокритично оценивавшие себя члены ВС хотя бы не вмешивались в функции командующих. Самонадеянные же пытались самостоятельно управлять войсками и, в абсолютном большинстве случаев, неудачно.

Можно было бы сосредоточиться на руководстве политической работой. Но во фронтовом, армейском звене имелась самостоятельная должность начальника политуправления, политотдела, который на практике и возглавлял работу этого органа. На долю члена ВС оставался, таким образом, лишь общий надзор, необходимость которого чаще всего оказывалась сомнительной. На практике наблюдался вредный для дела параллелизм, дублирование функций (не случайно после войны член ВС военного округа стал одновременно и начальником политуправления). Военная прокуратура и трибунал также имели своих руководителей, и здесь роль члена ВС сводилась, по сути, к отдаче общих директив и политическому контролю.

Разумеется, любые положения, инструкции определяют лишь общую линию. Конкретное наполнение пунктов и параграфов дает живая практическая деятельность. На практике же, несмотря на то, что военными советами по положению руководили командующие, Лев Захарович пытался брать эту функцию на себя. Ему с трудом удавалось преодолевать соблазн, как еще после финской кампании метко выразился Сталин, класть командующего к себе в «карман» и распоряжаться им, как вздумается.

События войны, разумеется, не могли не изменить кое-что в Мехлисе. Но что-то в нем, наоборот, консервировалось, прочно закреплялось. Например, как до 1941 года, как в Крыму зимой и весной 1942 года, так и теперь в его отношениях с командующими фронтами обычными были неуживчивость, мнительность, интриги, стремление подмять, подчинить себе. Хотя оснований для лидерства, по общему признанию, у него было немного.

«Это был человек честный, смелый, но склонный к подозрительности и очень грубый». «Он воспринимал все весьма упрощенно и прямолинейно и того же требовал от других. Способностью быстро переориентироваться в часто меняющейся военной обстановке он не обладал и наличие этой способности у других рассматривал как недопустимое по его понятиям «применение к обстоятельствам»», — так характеризовал своего члена Военного совета командующий Волховским фронтом Мерецков.[176]

Ему вторит генерал армии Горбатов: «Л. З. Мехлис… был неутомимым работником, но человеком суровым и мнительным, целеустремленным до фанатизма, человеком крайних мнений и негибким, — вот почему его энергия не всегда приносила хорошие результаты». Человеком крайне необъективным, не гнушающимся наветов на командующего, считал Мехлиса и генерал армии С. М. Штеменко, говоря о еще более позднем периоде — бытности Льва Захаровича на 2-м Белорусском фронте.

Имеются и другие подобные свидетельства, заставляющие сделать один вывод: чему-чему, а нормальному стилю взаимоотношений с высшими должностными лицами фронтов Мехлиса даже Крым не научил. А поскольку на сей раз фронтовая судьба сводила его с людьми не чета безвольному генералу Козлову, то открытому, принципиальному разговору с ними член Военного совета, как правило, предпочитал приватный доклад Сталину.

Вот что рассказывал в 1965 году Маршал Советского Союза Конев писателю Константину Симонову. При назначении на Степной военный округ (который был стратегическим резервом Ставки в предвидении Курской битвы) Сталин вдруг заинтересовался, как Иван Степанович оценивает начальника штаба генерала М. В. Захарова. Конев положительно отозвался о Захарове, его поддержал и присутствовавший при разговоре маршал Жуков. «Тогда Сталин расхохотался, — продолжал рассказ И. С. Конев, — и говорит:

— Ну вот, видите, какие мнения — высоко оцениваете его, хороший начальник штаба, а Мехлис поставил вопрос о его снятии, о том, что он ему не доверяет.

Так… я узнал, — заметил маршал, — еще об одном очередном художестве Мехлиса».

Всего около трех месяцев пробыл Лев Захарович в Степном военном округе. Конев оказался ему явно не по зубам, ибо Иван Степанович и сам отличался железной волей, могучим характером, да и лезть в карман за крепким словом труда не испытывал.

Страсть Мехлиса к интригам это, однако, не остудило. Он широко пользовался доверительными отношениями с Верховным главнокомандующим. «От Сталина он никогда ничего не скрывал, — свидетельствовал Мерецков. — Сталин это знал и поэтому доверял ему. В результате, если Мехлис о чем-нибудь писал Верховному главнокомандующему, ответные меры принимались весьма быстро». Это действительно было так. Но если маршал в подтверждение своей мысли ссылается, в общем-то, на частный факт с быстрой присылкой на фронт офицерских погон после вмешательства члена ВС, то мы располагаем куда более выразительными примерами.

Именно по прямым личным посланиям Льва Захаровича в апреле 1944 года был снят с должности и назначен с понижением командующий Западным фронтом генерал армии В. Д. Соколовский. А уже в июне того же года — его преемник командующий 2-м Белорусским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров.

После письма Мехлиса в адрес Верховного главнокомандующего в войска Западного фронта прибыла чрезвычайная комиссия Ставки ВГК, которая выясняла причины неудач в наступательных операциях конца 1943-го — начала 1944 года. Здесь были действительно допущены серьезные провалы: ни одна из одиннадцати наступательных операций не принесла успеха, несмотря на большие потери. Тем не менее комиссия, которую возглавлял член ГКО Маленков, в основном разбиралась не в существе дела, а искала виновных в соответствии с готовыми установками Сталина. Последние же сформировались на материалах доклада Мехлиса.

И полетели головы, посыпались взыскания. За «неудовлетворительное руководство фронтом» должности лишился генерал Соколовский. Досталось и генерал-лейтенанту Булганину, к этому времени уже несколько месяцев, как покинувшему фронт. В приказе Ставки ВГК от 12 апреля 1944 года ему объявлялся выговор — обратим особое внимание — «за то, что он будучи длительное время членом военного совета Западного фронта, не докладывал Ставке о наличии крупных недостатков на фронте».[177]

Любопытно, что, очевидно, в обвинительном раже члены комиссии Маленкова в докладе Сталину, на основе которого были приняты постановление ГКО и процитированный выше приказ Ставки, такое же взыскание предлагали объявить Мехлису. И за ту же самую вину: мол, не докладывал Ставке. В тексте приказа от 12 апреля этого пункта, однако, уже нет: здесь, видимо, не обошлось без вмешательства вождя. Он-то знал, что доклад был и, вероятно, посчитал «негуманным» дать своему верному информатору на себе ощутить, что стоит за народной мудростью: доносчику — первый кнут.