все же в воздухе ощущался дух праздника. Мы оделись во все новое специально для Песаха и впервые вышли в соломенных шляпах – приятный переход после темной шерсти долгой зимой. Наши дочери тоже были в новых нарядах, самые младшие – в белых пасхальных шляпках с розовыми и нежно-голубыми лентами, которые продавались вместе с платьями. Мы не считали, что в этом есть что-то предосудительное, мы предпочитали думать, что это шляпки для Песаха.

Во время кидуша мы понемногу угощались специальным кошерным печеньем и здоровались с гостями друг друга, приветствуя всех дома, в Мемфисе. Миссис Леви, окруженная своим семейством, наслаждалась тем, что все они сейчас дома, там, где им и положено быть. Она была занята только ими и в последние пару дней совсем позабыла о Бат-Шеве. Она подумывала, как там Аяла, но со всеми этими внуками, приехавшими к ней на неделю, у нее не оставалось эмоциональных ресурсов на кого-то еще.

Бат-Шева с Аялой стояли с краю в полном одиночестве. В каком-то смысле это походило на их первый шабат, когда мы еще не были знакомы. Но, заприметив миссис Леви, Аяла ринулась к ней. Миссис Леви опешила от неожиданности, но обняла ее, не желая обидеть бедное дитя: Аяла ведь, само собой, не понимала, что происходит. Все это время Бат-Шева радовалась тому, что миссис Леви принимает участие в Аяле, но теперь она заметно напряглась, когда увидела миссис Леви, обнимающую ее дочь. Миссис Леви решила не обращать внимания на Бат-Шеву и продолжила беседу с Аялой.

– Как твой Песах, золотце? – спросила она.

– Хорошо, – ответила Аяла.

– Ты должна зайти на неделе и отведать макарони, которые я купила. Ты давно меня не навещала.

Это было уже слишком: Бат-Шеве лишний раз напомнили, что она никогда не сможет влиться в здешнюю жизнь, как это удалось Аяле. Бат-Шева подошла к ним.

– Идем, Аяла, нам пора домой, – сказала она.

Миссис Леви отпустила Аялу, и та в смущении подняла глаза на мать. От этого зрелища у миссис Леви в груди заклокотала ярость и осела где-то поближе к изжоге, мучившей ее с самого утра после обильных порций мацы и виноградного сока накануне вечером. Аяла могла бы быть как любая из нас здесь. Она могла бы стать милой ортодоксальной девушкой, если бы только ей дали такой шанс. Почему она должна прожить изгоем только потому, что им была ее мать? Миссис Леви беспокоило, что злость Бат-Шевы передастся Аяле и девочка вырастет с мыслью, что ей здесь не место, да и в любой другой подобной общине тоже.

Чувствуя поддержку всей семьи и друзей вокруг, миссис Леви решила не молчать.

– Бат-Шева, я знаю, что много чего произошло, и понимаю, что тебе это наверняка неприятно. Но пока ты здесь, нет никаких причин ограждать Аялу от общины. Будет очень жаль, если ты будешь препятствовать этому, – произнесла миссис Леви.

Бат-Шева резко вдохнула, побагровев от ярости.

– А я? Видимо, мне следует сложить вещички и убраться, раз уж меня официально признали парией?

Ее злость потрясла миссис Леви. Она не ожидала отпора, уж точно не на публике и уж точно не в праздник и не перед всем своим семейством. Но, может, Бат-Шева права, и пора уже объясниться – на публике ли, в праздник ли, при семье или нет. Все эти месяцы миссис Леви сдерживалась как могла, старалась быть деликатной и благовоспитанной. Она подозревала, что наступит момент, когда это будет излишним, и вот он пришел.

– Если так уж хочется знать, именно этого мы и хотим. Мы сыты по горло всеми этими проблемами. До твоего появления ничего подобного здесь не было, – сказала миссис Леви.

– Я понимаю, вы недовольны тем, что происходило в общине, только это не значит, что все это по моей вине, – ответила Бат-Шева.

– Что ж, пусть Господь рассудит, верно?

Бат-Шева рассмеялась.

– Лучшая мысль из всего, что я слышала за последнее время.

Миссис Леви не собиралась терпеть насмешки.

– Если бы не ты, Бат-Шева, старшеклассницы вели бы себя подобающе, Шира была бы дома, а Йосеф не болтался бы здесь с тобой вместо того, чтобы учиться со своим отцом.

– Это почему же? Потому что негоже бороться с собственными сомнениями и недоумениями? Негоже в этой общине быть несчастливым по каким-то своим причинам? Если есть проблема, конечно, зерно посеяно мною, так?

Бат-Шева говорила громко, почти переходя на крик. Она гневно вскинула руки и обвела нас, робко стоящих вокруг, взглядом. Мы попробовали делать вид, что ничего не происходит, но трудно было скрыть, с каким жадным вниманием мы вбирали каждое слово. То, что говорила Бат-Шева, было обращено ко всем нам.

– Да как ты смеешь? – не выдержала миссис Леви. – Мы очень религиозная община. Мы так воспитаны. В этом вся наша жизнь. Все, чего мы хотели, – чтобы наши дети тоже остались в религии. Разве это так много? Мы никого не желали обидеть, не собирались перегибать палку. Но не для того мы всю жизнь столько трудились, чтобы ты заявилась и все разрушила. Мы не станем это терпеть, Бат-Шева! Просто не станем!

Пронзительный голос миссис Леви сорвался на крик.

Мы сдвинулись ближе, сомкнувшись вокруг них. Но никто не пытался вмешаться. Мы поверить не могли, что такое происходит. Нас поразила не просто непристойность открытого столкновения. Нас потрясло сказанное миссис Леви, хотя многие из нас и сами прибегали к тем же аргументам. Но, услышав их со стороны, мы ужаснулись. Неужели мы и вправду так думали? Неужели вот так звучали наши слова?

– Вы не можете силой удержать здесь ваших детей. Не можете заставить быть религиозными. Так это не работает, – сказала Бат-Шева.

И тут миссис Леви заметила, как ее собственные дети смотрят на нее. Она думала, они будут гордиться ею, восхищаться тем, как много она готова сделать ради спасения общины. Но, обернувшись к ним за поддержкой, миссис Леви увидела, что они совершенно оглушены. Ребекка бросала на нее свирепые взгляды, Рафаэль гневно качал головой, а Анна Бет, она же Хана-Бейла, явно сгорала от стыда – это выражение на ее лице миссис Леви отлично помнила по подростковым временам. Даже внуки глядели на нее, разинув рты. И наконец до миссис Леви дошло: все эти практические соображения, по которым ее дети разъехались по разным городам, были просто поводом. А правда в том, что они не желали жить с ней, жить в Мемфисе. Ее собственные дети огляделись вокруг, и им не понравилось то, что они увидели. Миссис