картошка в слоеном тесте, книши со шпинатом, жареные овощи, тонкие ломтики копченого лосося на крохотных бейглах с мягким сыром и фрукты на шпажках. Мы ели, преисполненные сознанием того, что среди нас появился на свет младенец, новый сын Дома Израилева.

19

Мы проснулись ранним утром несколько дней спустя, и наши дома снова наполнила привычная суета. Первым загорелся свет у Рейнхардов, затем у Ньюбергеров и Цукерманов. Еще через полчаса, когда у Наоми Айзенберг уже дважды прозвонили все будильники в доме, зажегся свет и у нее. И тут же с шумом потекла вода из кранов, засвистели чайники, посыпались детские вопросы: где мои ботинки, где мой ранец?

Только в доме Мими было тихо. Свет в кухне горел, но Мими не распахнула шторы, как обычно. Раввин не шагал в синагогу на утреннюю молитву. Йосеф не выскакивал впопыхах, стараясь нагнать отца. В синагоге наши мужья ждали начала молитвы. Никто не мог припомнить случая, чтобы раввин так и не появился. Но спустя пятнадцать, а потом и двадцать минут они поняли, что раввин и Йосеф уже не придут, и неохотно начали без них.

Мы занялись нашими обычными делами, надеясь и молясь, чтобы ничего не случилось. От каждого звонка мы подскакивали, боясь услышать дурную весть, возможно, об отце Мими в Бирмингеме или сестре раввина в Новом Орлеане – последние годы им очень нездоровилось. Мы бы в любом случае забеспокоились, но в те дни были особенно на взводе: мы так держались за идею, что все наконец вернулось в нормальную колею, и уж никак не хотели, чтоб что-то этому помешало.

Раввин появился ближе к полудню. Он медленно спустился по подъездной дорожке, и стоило ему поравняться с нашими домами, как мы поняли, что стряслось что-то ужасное. Он заметно постарел – вот именно так. Его темные с проседью волосы почти побелели, а уголки рта тревожно опустились. Войдя в синагогу, он направился прямиком в кабинет и закрыл за собой дверь. Не остановился поздороваться со своим секретарем Эстер Абрамович. Не передал письма, которые ей нужно было напечатать, не попросил соединить его с кем-то из нас по телефону.

Что-то стряслось, и мы хотели знать, что же. Мы позвонили ему домой, надеясь, что Мими ответит и успокоит нас, рассказав, что раввин поздно встал, что она и Йосеф совсем простыли. Но как это мило с нашей стороны позвонить и справиться, добавила бы она, и чудесно, что всегда можно рассчитывать на нашу заботу. Мы бы принесли целительного куриного бульона, и все встало бы на свои места. Но никто не ответил на наши звонки, раздававшиеся в доме, который, мы знали, не был пуст. Миссис Леви постучала в дверь, но ей не открыли. Чуть позже зашла Хелен Шайовиц, и, хотя ей показалось, что кто-то украдкой выглянул из-за шторы, ей тоже не ответили. День тянулся мучительно медленно; мы считали часы, и так и сяк стараясь унять растущую тревогу. Но ничего не помогало, и нам оставалось только ждать.

Ужасный день клонился к закату, и Эстер Абрамович была вне себя. Что-то было неладно, она нутром чуяла. Все решили, что после Песаха жизнь вернулась в привычное русло и этот странный год наконец остался позади. Но Эстер не могла избавиться от свербящего беспокойства. Накануне ночью она проснулась от испуга, чувствуя, что что-то стряслось с Йосефом. Она едва удержалась от того, чтобы позвонить им в четыре утра. Но другой такой ночи она бы не вынесла, особенно теперь, когда была явная причина для беспокойства. Она решительно направилась к дому Мими.

– Мими, это я, Эстер, – крикнула она, барабаня в дверь. – Можно войти? Пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.

Она толкнула дверь, думая, что та не заперта, но безрезультатно. Эстер не намеревалась уходить, не переговорив с Мими. Если понадобится, она готова была ждать всю ночь.

– Пожалуйста, Мими, пусти меня, – снова крикнула она.

Она все стучала и просила, и наконец Мими открыла. Ее каштановые волосы были не покрыты; у нее не было сил натянуть шапочку или шарф. Ее глаза покраснели, под ними легли темные круги. Эстер схватила Мими за руки. Держа их, она впервые заметила, до чего они тонкие и нежные, как у ребенка.

– Мими, ради бога, что происходит? – воскликнула Эстер.

Мими смотрела куда-то поверх Эстер, на улицу позади.

– Йосеф уехал, – произнесла она.

– Уехал? – Эстер помотала головой. – Нет. Не может быть.

– Может.

– Когда? Почему?

– Он покинул Мемфис сегодня утром, – сказала Мими и захлопнула дверь. Эстер так и стояла в слезах, не понимая, что же делать.

Узнать, что Йосеф исчез, – все равно что узнать о смерти. Кто-то плакал, кто-то кричал, а кто-то не произнес ни слова. Мы не могли поверить, что потеряли еще и Йосефа. Пытались придумать какие-то объяснения. Гадали – а вдруг, ну вот вдруг он просто вернулся в ешиву? Хотя нам бы его не хватало, но мы бы утешались мыслью, что он идет по верному пути, который через несколько лет приведет его обратно к нам. Мы хватались за эту надежду, убеждали себя, что, возможно, это тоже знак того, что наша община снова стала прежней. Но понимали, что возвращение в ешиву маловероятно. Будь оно так, раввин и Мими не стали бы расстраиваться. Да и до летних каникул оставались считанные недели, не было смысла ради них возвращаться. И мы бы загодя узнали о таком решении. Мы бы устроили ему прощальную вечеринку, осыпали подарками в дорогу.

С тяжестью в сердце мы поняли, что наверняка Йосеф сбежал вместе с Бат-Шевой. Другого объяснения быть не могло. Мы представляли, как они едут прочь из Мемфиса с Аялой на заднем сидении и багажом на крыше машины. Они тихонько выехали под покровом ночи, чтобы никто их не заметил. Может, они поженятся, может, и нет, но, как бы то ни было, Йосефа мы больше не увидим.

Последние недели мы думали о Бат-Шеве куда реже, чем раньше. Мы надеялись, что, если задвинем мысли о ней куда подальше, она со временем просто исчезнет, и наш старый добрый Мемфис вернется к нам. И вот снова мы не могли выкинуть ее из головы. Мы смотрели на ее дом. Окна закрыты, шторы задернуты, никаких признаков жизни внутри. Дверь гаража тоже опущена, и непонятно, на месте ли машина. Никто из нас весь день не видел ни Бат-Шеву, ни Аялу; вроде и не было причин их искать, и все же это