— Я совершенно ничего не понимаю в этой игре. Как вы ее там называете? Игра в ранетки?

— Нет, это мини-футбол, — объяснила Окса, вежливо сдерживая смех. — Это очень просто. Есть две команды, синяя и красная. Задача — забить мячик в ворота противника. Выигрывает тот, кто больше забьет.

Простофиля на какое-то время замер, будто переваривая услышанное.

— Как-то все это сложно… А для чего надевать связанный Хозяином наклювник, чтобы играть? И можно мне один?

— Эй! Да тебе скорее нужен на… балдашник! — загоготал Геториг. — Ха-ха! На… балдашник для Простофили!

Окса отвернулась к Тугдуалу, чтобы скрыть приступ хохота и в поисках поддержки. Но парень, улыбаясь, лишь ей подмигнул.

Горанова же в это время продолжала громко жаловаться на перемены и на то, что весь этот шум действует на ее слабые нервы. Геториг же с Пластикокеткой жульничали, как могли, чтобы выиграть партию.

— Я с тебя скальп сниму, если ты do it again! — заорала Пластикокетка. — Запрещено хватать шарик и класть прямо в goal!

— Да наплевал я на твои угрозы! — покатился со смеху Геториг. — Ха-ха! Пластикокетка — табуретка!

— О! Никогда прежде не замечал, какая густая шевелюра у этого существа, как странно… — заметил Простофиля с таким простодушием, что Окса просто покатилась со смеху. — Эта игра очень забавная, да? — добавил он, видя как по щекам Оксы текут слезы.

— Полный цирк! — Тугдуал держался за живот от смеха. — Они все тут чокнутые…

— Так, народец! — вмешался Абакум, стараясь сохранять серьезность. — Сейчас мы будем есть! На сегодня сражение в мини-футбол закончено!

Все существа покорно потопали наверх, продолжая активно переругиваться, кроме Простофили, который с совершенным недоумением взирал на Оксу своими большими выпуклыми глазами.

— Я вас уже где-то видел… — пробормотал он.

— Я тебя тоже, Простофиля. Я тебя тоже… — с трудом прохрюкала девочка.

Не сводя с Оксы глаз, Простофиля устроился возле камина и погрузился в глубины своих заторможенных мозгов. А Юная Лучезарная неподалеку от него наслаждалась прелестью этого вечера, отлично понимая, что не только великолепный ужин был причиной ее прекрасного настроения. Что-то с ней произошло. Что-то совершенно неожиданное.

Окса поискала взглядом глаза Тугдуала, дабы убедиться в этом, хотя точно знала, что не ошибается.

Юноша склонился над своей тарелкой, на губах его играла легкая улыбка. Он некоторое время не поднимал головы, испытывая терпение Оксы. А потом внезапно поднял и уставился прямо ей в глаза.

Окса, вздрогнув, покраснела, придя в полное смятение, но ухитрилась выдержать этот визуальный контакт, равного по напряженности которому не испытывала никогда в жизни. И сердце у нее зашлось. Всерьез…

Когда в воскресение вечером они вернулись на Бигтоу-сквер, Окса и Абакум мгновенно заметили мигалку «скорой помощи» перед фасадом дома Поллоков. Окса в панике выскочила из коляски мотоцикла и помчалась в гостиную. Никого… На кухне тоже пусто. Наконец она увидела на лестничной клетке второго этажа медиков с носилками, на которых лежала ее мать.

— МАМА!

Длинные волосы Мари свисали в беспорядке, лицо ее было бледным и искаженным. Мари лежала, вытянув руки вдоль тела, и не шевелилась. Только глаза растерянно моргали.

Медики остановились, и Окса подскочила к матери.

— Что случилось? Папа? Ты где? — испуганно позвала девочка.

Из квартиры появился Павел Поллок, мрачный и взволнованный. В руке он держал дорожную сумку.

— А, Окса, дочка! У мамы большие проблемы. Давай, пошли. Ее нужно срочно отвезти в больницу!

— Ты не в том состоянии, чтобы вести машину, Павел! Я вас отвезу! — предложил Абакум, встревоженно поглядев на Павла. — А по дороге объяснишь, что происходит. Где Драгомира?

— Иду!

Бабуля Полок, выйдя из апартаментов, направилась к Оксе и обняла ее. На лице Драгомиры было не свойственное ей выражение крайнего волнения, и — небывалый случай! — у нее так сильно тряслись руки, что жесты казались смазанными.

Подойдя к Абакуму, она что-то шепнула ему на ухо, отчего старик буквально побелел.

Они вчетвером сели в машину Поллоков. Абакум поехал следом за каретой «скорой помощи», сирена которой мгновенно освобождала проезд по улицам. Павел, сидя на пассажирском сидении, глухим голосом объяснил, что случилось.

— Мари вам ничего не говорила, но вот уже несколько дней ей было не очень хорошо. У нее начали болеть суставы, как при ревматизме. Я даже немножко пошутил над ней по поводу возраста, как обычно… — с горечью признался он. — А в пятницу начались сильные головокружения. Мы сначала оба подумали, что это из-за предстоящей встречи с преподавателями, а в особенности с этим Ортоном-МакГроу. Она немного нервничала, я весь день это чувствовал. Поскольку я и сам беспокоился, то и не стал искать другого объяснения. В субботу головокружения участились, и глаза начали болеть. Мари больно было смотреть на свет, и даже полумрак был ей в тягость. Мы подумали, что это мигрень. Драгомира приготовила сильный настой, чтобы унять боль, но это не помогло. Мари не могла стоять, так сильно у нее кружилась голова. Потом она заснула и проспала до середины дня. Мы с Драгомирой по очереди сидели с ней, поскольку очень беспокоились. А когда Мари проснулась, то обнаружила, что ее парализовало! Она не могла пошевелить левой стороной тела. И только и смогла с трудом выговорить, что у нее все болит! Я вызвал «скорую», а тут и вы приехали…

Павел провел ладонью по лицу, убитый горем. Окса, сидевшая позади отца, обвила его руками за шею, желая утешить. По ее лицу струились слезы, она чувствовала себя совершенно беспомощной перед этим несчастьем.

— Приехали, — нарушил молчание Абакум. — Теперь ею займутся, и через несколько дней все это будет просто плохим воспоминанием, вот увидите.

Однако в голосе его не было уверенности, которую он хотел им внушить. Стиснув руль, Абакум встретился в зеркале заднего вида с встревоженным взглядом Драгомиры, лишь подтвердившим его предположения.

На следующее утро Оксе пришлось идти в школу с тяжелым сердцем и мрачными мыслями, сильно отличавшимися от обычных школьных проблем. Понедельник был как понедельник.

МакГроу сказался больным, к ее вящему облегчению. Окса не была готова выносить ни его присутствие, ни его сарказм. Мерлин и Зельда, которых Гюс поставил в известность о болезни Мари Поллок, окружили девочку вниманием, насколько могли. Но Окса казалась погруженной в себя и совершенно недосягаемой. Все слова скользили мимо нее. Никто и ничто не могло ее утешить. На уроке месье Бенто мрачные мысли стали невыносимыми и погрузили ее в глубокое отчаяние.

Конечно, она уже думала о смерти. В окружении Оксы люди умирали, но из ее близких еще никто. Оксе еще не доводилось терять тех, кого любит. Никогда. Смерть для нее оставалась чем-то довольно абстрактным, она воображала ее чем-то очень болезненным и неизгладимым. Очень тяжелым ощущением пустоты.