Спроси среднего негра, готов ли он убивать белых. Если он скажет да, будь уверен: перед тобою беззастенчивый хвастун. Однако с моей четверкой верных дело обстояло иначе, у каждого были причины для самой свирепой ненависти. Нельсона неволя довела почти до безумия. По чистому невезению складывалось так, что его без конца продавали — чуть ли не десять раз; дети росли неизвестно где, а то, что сам он в уже не юном возрасте оказался в собственности у зловредного и глупого лесоруба (который однажды ударил его по лицу, а Нельсон возьми да и дай сдачи), он ощущал как бедствие совсем несносное; изнывая от боли и отчаяния, он только и ждал от меня сигнала к решительным действиям. Гнев Генри был иным — более спокойным и терпеливым (если гнев может обуздываться терпением), но не менее неукротимым; Генри вынашивал его в почти безмолвном мире своей глухоты. Потеряв слух в детстве после того, как его ударил по голове пьяный надсмотрщик, он с тех пор слышал лишь шорохи и стуки, и память того давнего несчастья каждодневно разжигала его тихую ярость. Каждый еле воспринимаемый им крик птицы, неслышимый детский голос, каждое пустое беззвучие на берегу звонкого ручья напоминало ему о том тридцатилетней давности неотмщенном надругательстве: наверное, ему казалось, что в момент, когда он прольет кровь белого человека, к нему почтовым голубем вернется звуковая палитра Божьего мира.

Ненависть Сэма была самой простодушной: подобно посаженному в клетку зверю, он знал только одно: сквозь прутья на него время от времени падает мрачная тень существа, которое не приносит ему ничего, кроме бессмысленных мучений, и надо сделать так, чтобы это существо, то есть Натаниэль Френсис, изчезло из его жизни. Вырвавшись, он прямиком вцепится мучителю в горло и убьет его, а потом станет рвать в клочья всех, кто на него похож. Что касается Харка с его ненавистью, то, конечно, было и у него свое: его жену и ребенка продали на юг; именно этим обстоятельством я воспользовался, чтобы перебороть его застарелую покорность, подорвать в нем детский страх перед белыми и трепет в их присутствии. Сделать из Харка добровольного убийцу было не так легко, не сразу удалось мне вселить в его великодушное сердце истинную ненависть. Не заставляй я его непрестанно думать о том, как продали его жену и ребенка, может, у меня бы ничего и не получилось. Зато Харка я держал в руках крепче всех других.

Все пятеро мы часто собирались вместе, главным образом воскресными вечерами, которые почти круглый год бывали у нас свободны. Сэм, Генри и Нельсон жили в окружности четырех-пяти миль от Мура, так что нам нетрудно было собираться на моем потайном пригорке в лесу. За эти годы мое укрывище претерпело большие перестройки. То, что вначале было простым шалашом из соснового лапника, обрело крышу из бросовых досок, проконопаченных со смоляным варом, который я выпрашивал или крал у своих нанимателей, и превратилось в уютную обитель, вместительное и теплое пристанище, в нем даже окна появились со стеклами (их Харк натаскал от Тревиса), был гладко выструганный дощатый пол и стояла ржавая, треснутая, но вполне пригодная чугунная печка — ее однажды в воскресенье Нельсон уволок у кого-то из дома, пока хозяин ходил в церковь. Оборудование убежища довершала яма для барбекю в неглубокой лощине по соседству; с таким поставщиком, как Харк, мы (точнее, все кроме меня — я предпочитал соблюдать умеренность и воздержание) не переставали объедаться краденой свининой. В эти долгие вечера, едва мы там расположимся и потечет беседа, я сразу ловко и невзначай уводил разговор к теме группового побега. Уже тогда я подумывал о Гиблом Болоте; еще до того, как ко мне в руки попала карта, оно представлялось мне отличным убежищем для небольшой компании решительных и привычных к лесной жизни негров: обширное и пустынное (насколько обширное, я тогда понятия не имел), нехоженое и труднодоступное, безлюдное, как в первый день творения, при всем том оно изобилует дичью, рыбой и ручьями с отличной питьевой водой, а значит, вполне способно дать приют компании смелых, предприимчивых и выносливых беглецов, которых может навсегда укрыть своей буйной зеленью, точно крепость защитив от преследования белых. Сперва беглецы пересидят в чащобах, потом, когда о них, в конце концов, забудут, покинут болото и после короткого похода на север выйдут к Норфолку, где поодиночке или все вместе постараются тайком проникнуть на торговое судно, направляющееся в северные штаты. Сложноватая схема, нет слов, — полно нерешенных проблем, скрытых опасностей и невыясненных деталей. Но я был уверен, что с Божьей помощью побег возможен.

Вот, стало быть, как все начиналось. Когда тем немногим, кто составлял ядро компании, я изложил этот план, они премного воодушевились. Одержимые ненавистью, мятущиеся, до полусмерти замученные опостылевшей неволей, они были готовы связать судьбу с кем угодно, будь он хоть леший, хоть кикимора болотная, лишь бы порвать с миром белых людей. Терять им было более нечего. Вне себя от радости, они горели нетерпением пойти за мной куда угодно и когда угодно. “Скорей бы!” — говорили их глаза, когда я рассказывал о своем замысле.

Говори, когда! — прямо спросил Нельсон, а Беглый Сэм дико сверкнул глазами и проговорил с нажимом:

Ч-черт! Да чего ждать-то!

Пришлось мне их успокаивать, взывать к осмотрительности и терпению, так что неуемное рвение решено было до времени умерять.

-Я должен дождаться последнего знамения, — объяснил я. И добавил: — Время у нас есть. Спешить некуда.

Эту фразу мне приходилось потом повторять из месяца в месяц.

Ибо не знали они, что за всеми разговорами о простом побеге скрывался у меня куда более емкий замысел, включающий в себя смерти, погромы, резню. Они не знали о моем лесном видении, не знали и того, что настоящий исход к свободе не под силу горстке негров, потребуется войско, и земля Саутгемптона должна пропитаться кровью белых. Не могли они знать этого, потому что на моих устах была печать. Но Господь скоро снимет ее, и они узнают — в этом я был уверен.

(Фрагмент воспоминаний.) Больше года прошло с того серого зимнего дня, когда я обнаружил карту. Опять я в библиотеке. Июнь. Вот и лето пришло. Вечереет. Опять я арендован миссис Уайтхед и занимаюсь установкой новых книжных стеллажей вдоль той стены, что до сих пор оставалась голой. Работа мне нравится — вырезаю паз, подгоняю к нему шип, соединяю, потом коловоротом сверлю обе детали и фиксирую железными скрепами. Вот и полка, а вот над ней и вторая. Несмотря на сумерки, работу не прерываю, тружусь в своем обычном неторопливом ритме. Вечер ласковый, на дворе тепло, в воздухе дымкой висит цветень, заливисто щебечут птицы. Острый запах стружек, который я так люблю, настолько густ, будто вдыхаешь мелкие опилки, и от этого во рту сладковатый привкус. Почему-то мысли, которые обычно во время такой работы целиком обращены у меня к планам на будущее, сейчас совсем не о том. Я с удовольствием предвкушаю общий поход в лес на барбекю, сговоренный на воскресенье. Кроме четверки моих верных, там будут еще трое негров, которых Нельсон и

Сэм соблазнили бежать с нами на Гиблое Болото. Нельсон считает, что эти новобранцы будут нам полезны. Один, немолодой уже дядька по имени Джо, сказал, что хочет принять от меня крещение, и я с удовольствием думаю о предстоящем обряде. (Все же нечасто встретишь негра с духовными запросами, а такого, кто при этом, того и гляди, сделается убийцей — и подавно.) Погруженный в эти приятные размышления, я вдруг роняю коловорот, и сверло втыкается в мякоть левой ладони у большого пальца. У меня даже дух перехватило от боли. Но когда я извлек кончик сверла, почти сразу выяснилось, что рана пустяковая. Болит тоже не сильно, но вот кровь так и хлещет. Что ж, впервой мне, что ли? Не моргнув глазом я принимаюсь бинтовать руку тряпочкой, которую ношу на всякий случай в ящике с инструментами.