в сторону аула. В лунном свете за спиной джигита тускло поблескивал ствол винтовки.

Сзади, из-за кустов, донеслось фырканье коня, негромкий звон уздечки. Испуганно вскрикнув спросонья, шумно взлетела птица, рассекая крыльями воздух, пролетела над самой головой. Джигит тревожно оглянулся, сделал два шага назад и слился с тенью от зарослей чия.

Прошло некоторое время. Луна скрылась за плотными кучевыми облаками, и темнота теперь уже надолго опустилась на землю. Джигит снова выступил вперед, прислушался. Все тот же мерный шелест стеблей чия да дальние призывные крики коростеля. Джигит громко вздохнул, поднял голову и стал смотреть на небо, отыскивая в разрывах облаков редкие звезды. Беспокойные мысли овладели им.

«А что, если Адайбек узнал о наших планах? Тогда он приставил охрану, и Санди не сможет выйти из аула, — подумал он. — Действительно, как ей тогда уйти?.. Нет-нет, — тут же успокоил себя Махамбет, — откуда он может узнать об этом? Санди никогда не проговорится. Скорее всего она выбирает удобный момент…»

Долетел окрик Оспана, где-то заржала лошадь, и снова стало тихо.

В ауле, конечно, сразу догадаются, кто похитил Санди. Оспан обидится на него. Но сказать Оспану, что не осталось другого выхода, кроме как увезти Санди в отряд, было нельзя. Абен просил не обнаруживать, что Махамбет связан с отрядом. Да и испугался бы старик за свою дочь… Как-то проживут без него Канат и Нигмет? Канат уже полсезона работает у Оспана подпаском. Оспан, наверное, заберет потом детей к себе. Как-никак породнились… Почти породнились. Махамбет вспомнил, как мать мечтала о дне, когда в дом войдет невестка и даст ей, старой, возможность отдохнуть. После таких ее слов он всегда стыдился ласки матери. Отводил плечо, когда она обнимала его, и смущенно оглядывался на молчаливого отца. Сейчас, в грустном сумраке ночи, он думал о том, что не смог принести родителям радости и покоя. Из кустов подул ветерок, незаметно и тихо забрел вслед за ним мелкий теплый дождик, зашелестел по тростникам.

Прошло немало времени, прежде чем Махамбет услышал вдалеке слабый шорох. Он встрепенулся, подался вперед, напряженно всматриваясь в темноту. Шорох повторился ближе, потом явственно донеслись звуки шагов, и джигит узнал их, двинулся навстречу. Он прошел всего несколько метров и увидел остановившуюся совсем близко светлую фигуру.

— Санди! — окликнул Махамбет тихо. — Санди!

Девушка осторожно и легко пошла на голос, и через мгновение он ласково обнял ее тонкие дрожащие плечи.

— Я так боялась! — прошептала Санди. — Как это было страшно.

Он улыбнулся:

— Теперь все позади. Успокойся.

— Эти несколько дней после борьбы… Что было, когда Хромой узнал, что ты передал Абену лошадей! Чуть не избил Каната и Нигмета, вмешался отец, и ему досталось!

Девушка все еще дрожала.

— Успокойся, — повторил Махамбет.

— Да и сама борьба. А вдруг бы ты споткнулся? Понимаешь?! Могло же случиться?

— Когда такое случалось со мной? — проговорил он глухим голосом. — И потом…

— Что потом?

— Амир боролся со мной не в полную силу. В тот день он не боролся.

Девушка подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— А ты не ошибся? — спросила она. — Может, у него просто не было уверенности?

— Может быть, — согласился Махамбет.

Он не хотел говорить об этом сейчас, потому что надо было спешить. Наверное, он не смог бы убедить ее, что есть вещи, которые понимаешь подсознательно, сердцем. То справедливое, что заключалось в его схватке с Амиром, было незаметно для других.

Они подошли к коню, стоявшему за кустами, и Махамбет посадил на него Санди.

— А куда мы поедем?

Санди охватил страх, хотя уже давно ждала этого часа. Конь двинулся быстрым шагом, и темная осенняя ночь холодом дохнула в лицо. После недавнего дождика пахло сырой землей. Девушка вздрогнула, поежилась.

Махамбет прижал ее к себе.

— Нас ждут в песках, — ответил он.

— В Тайсойгане? — растерянно воскликнула Санди. Махамбет рассмеялся.

— Ты ни разу не обмолвился об этом, — заметила Санди. — Я-то видела, что ты изменился, стал редко приезжать в аул. Думала, неужели из-за табуна Адайбека?.. Так уж захотел сохранить ему лошадей!

— Отряд здесь недавно.

— Акжигит исчез на днях…

— Завтра его увидишь.

И, понимая, что Санди растеряна, он с напускным весельем продолжал:

— А знаешь, кто еще у нас в отряде?

— Кто?

— Хамза.

— Брат Нургали?! — радостно воскликнула Санди. — Правда? Как хорошо! Узнаю о моей Нагиме.

— У тебя, говорят, племянник, ему год.

— Боже мой! — Санди порывисто повернулась к нему. — Как ты можешь об этом говорить спокойно? У Нагимы — сын!..

— Свалишься с коня! — рассмеялся Махамбет. Он придержал коня и отпустил поводья только тогда, когда Санди успокоилась.

— Навестила бы Нагима родителей. Мама и папа засыпают и просыпаются с ее именем, истосковались по ней… А теперь и я уехала…

Махамбет не откликнулся. Он тоже вспомнил родителей, и сердцем снова овладела грусть.

Над ними вставал рассвет, и звезды постепенно бледнели и гасли. Медленно и широко разливалось по небу золото, поднимая его все выше и выше над землей. Слева тянулись кривые барханы песков. Гнедой конь с потемневшей от росы шерстью и тяжелой дремучей гривой шел крупным шагом, приближаясь к одинокой каменной бабе, застывшей на бугре. Пройдя версту после древнего памятника — балбала, конь вошел в пески, закружил меж высоких бесконечных дюн, золотившихся под солнцем. Теперь копыта его вязли в сыпучем песке, и он нес беглецов, укачивая, словно в колыбели. Голова Санди лежала на плече Махамбета. В глаза били лучи утреннего солнца, и густые ресницы девушки чуть вздрагивали. Легкий румянец разлился по щекам, губы улыбались радостно и устало. Она дремала, но, когда конь, приседая на задних ногах, съезжал с зыбкой горы, Махамбет чувствовал, как напрягалось тело Санди. Конь, довольный седоками, не выбивающими его из равновесия, безостановочно мотал лохматой головой и, преодолевая бархан за барханом, уходил все дальше в пески…

Просторный четырехугольный двор Карабауской школы был полон людей, одетых в военную форму, в дорогие халаты, в лохмотья. Люди всех слоев, разных возрастов, самых различных убеждений и взглядов сновали взад и вперед по двору, сталкивались, ругались, собирались в группы, шептались по углам, смеялись и жаловались друг другу. Единственную школу на две волости — Карабаускую и Саркульскую — уже два года занимала Гурьевская уездная земская управа[38] партии «алаш».

Сюда, в земскую управу, привез Нургали донесение управителя Казбецкой волости Мухана. Волостной сообщал, что без помощи милиции ему невозможно будет справиться со сбором покибиточных налогов, потому что аулы уильских черкешей теперь кочуют по самым отдаленным местам