и не признают его власти. Виной всему он считал вооруженный отряд бедняков, возглавляемый Абеном и молодым учителем Хамзой. Отряд, по слухам, увеличивается с каждым днем.

Посылая это донесение, Мухан пытался освободиться от непосредственного участия в сборе налогов и вместе с тем не потерять свою власть. Он хорошо знал, что отряд уже месяц, как покинул пределы волости.

Бродя по двору, Нургали вспоминал тот вечер, когда в аул приехал в сопровождении отряда милиционеров представитель управы. Сразу же прошел слух, что отряд Абена, уходя из волости, возле гор Акшатау попал в засаду. Прослышав эту весть, отец Нургали Турлыжан и еще два старика — Текебай и Ернияз — в сильном волнении прибежали к Мухану, как только из аула убрались алаш-ордынцы. Волостной был явно доволен тем, что старики пришли к нему, и долго говорил о себе.

— Сейчас легче быть последним батраком, чем стоять у власти, — начал он. — Скажи, Турлыжан, разве не так?

Старик поставил чашку на дастархан и, глядя, как байбише Мухана, молодая полная женщина, наливает густой ароматный чай, ответил:

— Тебе виднее, Мухан.

Знал старик, какова разница между положением управителя и жизнью последнего батрака, но уклонился от прямого ответа. То ли осторожность, овладевающая человеком под старость, удержала Турлыжана, то ли еще что-нибудь. Может, даже боязнь за Нургали, служившего с недавних пор посыльным у Мухана.

Давно закончилось чаепитие, а Мухан не унимался. Пока он нужен хотя бы этим трем старикам, распинался волостной. Действительно, разве не он сделал все возможное для побега Хамзы, когда алаш-ордынцы пытались его арестовать? Иначе сидел бы Хамза сейчас в тюрьме, и кто знает, чем бы он поплатился за свои взгляды: времена сейчас крутые. А разве не знал он, где скрывались от власти дети почтенных старцев? Под боком, в Коптугаях. Знал, что там уже настоящий отряд. И это они обезоружили девятерых алаш-ордынцев, остановившихся в ауле рода Исык. Да, в сыновьях Турлыжана, Текебая и Ернияза видна хватка их предков, уильских батыров, и этим они нравятся Мухану… Но за что они борются?

Байбише внесла на подносе дымящуюся груду свежего бараньего мяса, и гости не спеша принялись за еду.

— И что я имею за все это? — обратился Мухан к Турлыжану через некоторое время. — Власть ругает, нищие косятся, будто это я пустил их побираться по миру. А придут большевики, и твой сын Хамза первым набросится на меня. Я уже не говорю про Абена, он чужак, из рода Исык. — Он повернулся к Ерниязу: — Да и твой тихоня Кумар…

Старики слушали управителя, который по возрасту годился им в сыновья, не перебивая, изредка кивая головами и вздыхая. Они ждали плохой вести, были готовы к ней, потому что Мухан сделал долгое вступление к ответу, за которым они пришли. В степи так уж принято: сразу не сообщают о смерти близкого человека, а Мухан был все же родичем — черкешем.

— Среди двенадцати погибших у гор Акшатау, — сказал наконец главное Мухан, — ваших детей не оказалось. Но теперь, когда известно, из каких аулов повстанцы, в волость придут отряды. Тем более что я отказываюсь собирать налоги. Людям уже нечего больше отдавать!..

Старики сперва обрадовались, но последние слова волостного заставили их задуматься. Выражение тревоги появилось на их изможденных лицах. А Мухан, казалось, не замечал состояния родичей. Он медленно потягивал ароматный кумыс и по привычке щурил узкие раскосые глаза. Его никогда не трогало, что родичи не делятся своими думами, не доверяют ему своих тайн и надежд. Потомственный богач, он хорошо знал, на что способны эти старики в работе, а остальное его никогда не интересовало. Но в последнее время он не смел кого-либо из них выпроваживать из дома без угощения. И сейчас, искоса поглядывая на примолкших родичей, он думал: как быстро они привыкли к его гостеприимству. Думают о своем, сидя на дорогих одеялах как ни в чем не бывало, вместо того чтобы ловить каждый его взгляд!

Слова управителя сбылись. Только в аул пришли не алашцы, а белоказаки. Они ничего не знали об отряде Абена, да он и не интересовал пьяных и, как потом выяснилось, дезертировавших из армии казаков. Бандиты бросились избивать людей, убили Ернияза, отца Кумара, даже у Мухана увели скакуна Аккуса…

Многое должен был рассказать Нургали отряду. Но как это сделать? Где искать отряд?.. Тайсойганские пески начинались в семнадцати верстах от Карабау, рукой подать до них. Но, не зная, где точно находится отряд, можно не один день проплутать в барханах.

Прислушиваясь к разговорам, Нургали еще немного потолкался среди людей, потом пробился к воротам и вышел на улицу.

Саманные и камышитовые, обмазанные глиной домики, землянки, хозяйственные постройки, переплетенные дувалами, изгородями и заборами с темнеющими за ними верхушками копен и стогов сена, — поселок Карабау начинался в некотором отдалении от школы. Огромная площадь между школой и поселком была запружена телегами и фургонами, стоящими и лежащими на сырой после вчерашнего дождя земле верблюдами. Оседланные кони толпились у длинных коновязей. Вечер полнился шумом.

На площадь выехала группа всадников, закружила меж телег, пробираясь ближе ко двору управы. Неожиданно испуганный чем-то конь переднего всадника поднялся на дыбы, шарахнулся в сторону. Раздался пронзительный женский крик. К месту происшествия устремились люди. Молодой, богато одетый толстяк осадил наконец коня, спрыгнул на землю. И тотчас рука высокого широкоплечего джигита, оказавшегося рядом, рванула его к себе. Воротник бархатного камзола затрещал.

— Сволочь! Не можешь ездить на коне — ходи пешком!

— Пусти! — прохрипел толстяк, не успевший опомниться. — Пусти, говорю!

Джигит швырнул его с такой силой, что тот, перевернувшись на лету, проехался лицом по земле. Каракулевая черкешская круглая шапка слетела с его головы. Кто-то, ругаясь, поднимал громко стонущую старуху; кто-то бросился на помощь к толстяку, барахтавшемуся в луже. Всадники, сопровождавшие его, застряли в толпе и что-то кричали, тщетно пытаясь пробиться ближе.

— Лучше умереть… — запричитала старуха, приходя в себя. — О-о аллах! Почему тебя не трогает несчастье людей? Увели единственную телку, а теперь топчут конями… Чтобы света не взвидеть вам, Амир и Сейсен!.. Доберется до вас мой Жумаш!..

Высокий джигит оглянулся на нее, и лицо его помрачнело. Он повернулся и быстро зашагал прочь.

— Где он? — вскричал толстяк, продирая глаза и еще больше размазывая руками по лицу липкую грязь. — Где Амир?

Джигит обернулся на голос и увидел, что толстяк бежит за ним следом. Он остановился, поправил за плечом винтовку и угрюмо прогудел:

— Чего тебе, Сейсен?

Толстяк не посмел приблизиться.

— Ты ответишь за это! — он взмахнул