готовым пуститься в самую рискованную авантюру, броситься в безнадёжную атаку, в одиночку сражаться хоть с десятком противников.

Сейчас он испытывал такое ощущение, какое, вероятно, пинает у тех, кому при штурме вражеской крепости упадёт на голову бревно или камень. Чтобы угодить хозяйке, он выпил и вина, и ликёра, и ещё какого-то вина, и снова ликёра, приготовленного по особому рецепту травником-ромеем.

— Не-е... не люблю я грифонов, — признался Жослен, в конце концов почувствовав себя хоть одной ногой на привычной, не зыбкой почве — точно с палубы сошёл после недельного плавания. — Они очень хитрые... Хотя ликёр недурен... Ещё? Нет... да... Конечно, почему бы нет, я привычен к вину... В походах, государыня... в походах...

— Позвольте тогда послужить вам, мессир. — Он ощутил на своём лице дыхание Агнессы, а потом крепкий жадный поцелуй, такой непохожий на те, которыми осыпала его робкая — как бы кто не увидел и не подумал чего дурного! — и благодарная Жаклин, пленница, которую он спас. Ничего дурного в замке про неё никто и не думал — кому какое дело до того, что бедная вдова иногда пускает в свою постель неженатого рыцаря?

Он не понимал, происходило ли всё наяву, или он заснул после утомительной скачки и погрузился в мир грёз, в который против своего желания, а может, и добровольно всё чаще и чаще окунался в последние недели. Жослен даже не мог скакать, долгим или коротким оказалось плавание к волшебным берегам, только услышал вдруг голос служанки, обращавшейся к госпоже:

— Ванна давно готова, государыня.

— Поди прочь, Мария! — донеслось в ответ.

— Но как же...

— Поди прочь, я сказала!

В ванну ту рыцарь всё-таки попал и даже едва не утонул в ней, разомлев и погрузившись в горячую воду по самую макушку. Спасибо слуге — вытащил вовремя. Пробудился Жослен, когда стали звонить к утрене, но решил, что всё это часть его сна, и продолжал благополучно спать.

Графиня же ни в коем случае не могла пропустить время молитвы, не поблагодарить Господа за помощь.

Спутники Храмовника продолжали путь, несмотря на то, что стемнело, и прискакали в Торон как раз тогда, когда их командир мылся. Узнав, что долгожданная гостья прибыла, Агнесса пожелала видеть её немедленно.

Она вошла в комнату, где та находилась, и увидела черноволосую, довольно некрасивую женщину лет тридцати.

— Что такое? Кто вы, мадам? — спросила она с тревогой. — Где мой муж?

— Вы так горите нетерпением его увидеть? — осведомилась Графиня тоном, который только ещё больше всполошил гостью. — Вам придётся немного подождать.

— Что с ним? Он уже скончался?

— Скончался? — Сердечная улыбка Агнессы напоминала оскал варана. — Пока ещё нет.

Пока...

— Пока, мадам, — кивнула Графиня. — И, признаюсь вам, от вас во многом будет зависеть, сколь долгим будет это пока.

— От меня? Я полагала, что от Господа Бога?

— Разумеется, — согласилась хозяйка. — Ведь ничто в мире не происходит без Его воли.

Женщина явно ничего не понимала.

— Ко мне прибыл гонец и сообщил, что мой муж тяжело болен и немедленно хочет видеть меня и детей, — пробормотала она. — Разве это не так? Тот человек показал мне письмо...

— И что же говорилось в том письме?

— Не знаю... — призналась гостья и пояснила: — Я едва умею читать... К тому же письмо было адресовано не мне. А товарищу мужа, где он просил того человека взять на себя за боты о своей семье, то есть о нас... Но кто вы? — Растерянность вновь сменилась недоумением. — Где мои мальчики? Где Венсан и малыш Паоло?

— Не стоит беспокоиться, мадам, — проговорила Графиня. — За детьми присмотрят мои слуги. А мы тем временем побеседуем, мадам Катарина. Мне кое о чём хочется вас спросить. Например, кто тот человек, которому писал ваш муж?

— Как? — захлопала глазами та. — Он вместе с моим мужем служат одному высокопоставленному сеньору...

— Безусловно. Все кому-нибудь служат, так уж устроен мир.

— Спросите его сами, если не верите мне, — произнесла недобровольная гостья. — Тот человек привёз меня сюда...

— С чего это вы взяли?

— Я... Как?.. Но он...

— Самое время рассказать всё, мадам Катарина.

— Рассказать что?!

— Всё. Всё, что вам известно про сношения вашего мужа с неверными. Вам знакомы слова — государственная измена?

— ?!!!

— Говорите, душечка. Да поскорее. Или позвать палача?

IX

Красное море зовётся Красным вовсе не от того, что красно от крови, просто беспощадное в своей щедрости солнце докрасна опалило его берега, подобно тому, как поступает оно с белой кожей северянок, впервые оказавшихся в жарких краях. Краснолицая, с обветренная Африка и краснолицая же Азия смотрят друг на друга, как сёстры-близнецы.

На берегах их живут с одной стороны чёрные, с другой почти чернокожие, загоревшие дочерна люди. Живут неплохо, трудятся, молятся, иногда воюют. Кто побывал у них в гостях, сам видел. А кто только не побывал тут?! И индусы, и уроженцы земли Чин, и мусульмане Персии, и христиане Европы, не захаживали только одни скандинавы. Лучшие на Земле мореходы, первыми ступившие на земли неведомого заокеанского континента, что спустя полтысячелетия после них заново «откроет» Кристобаль Колон, никогда не видели берегов Красного моря.

Датчане — викинги, потомки Эйрика Рыжего и Лейфа Счастливого, проложивших путь в Грюнланд, никогда не бывали здесь. Какое упущение! Славный Райнхольд, хёвдинг Петраланда, соратник великого Бальдвина, конунга Йорсалаланда, — так называли ватранги, выкупленные из неволи Ивом де Гардари́, своего нового господина, — предоставил им такую иозможность. Он разрешил морякам отправиться и посмотреть, как живут люди по ту сторону моря[58]. Ничего лучше никто другой и выдумать бы не мог.

Душа разбойника остаётся душой разбойника, не важно, сидит ли он в седле могучего жеребца или держит поводья коня пены, скользящего по лебяжьей стезе[59]. Но душа душой, а Тело телом, и как златокудрый гигант Ивенс (правда, среди своих он таковым отнюдь не казался) никогда не сумел бы стать настоящим кавалеристом, так и князь Ренольд с юных лет ненавидел качку. Ему лишь однажды давным-давно в молодые годы довелось путешествовать морем из Адалии в Сен-Симеон, однако поездку ту рыцарь запомнил надолго, можно сказать, на всю жизнь, так что и теперь, спустя тридцать