Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

Там песок и тут песок,

Нам дорога на восток.

Чтобы снять песок с зубов,

Нам не хватит всех ветров.

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

И продолжал:

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

Мы видали много стран

И бескрайний океан.

Море, солнце, ветер, скалы,

Что ещё годится нам?

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

Не успел он умолкнуть, как кто-то, голосом, сильно похожим на тот, которым осмелились упомянуть имя прекрасной возлюбленной Берси — возлюбленные не бывают не прекрасными — принялся выводить особенно громко:

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

Черномазые мартышки

Женщин наших не затмят.

Эх, ни дна им, ни покрышки,

Но в постели как вопят!

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

— Как ты смеешь, Торви?! — воскликнул Магнуссон. — Как ты смеешь так говорить?! Лэйла лучше всех!

— Ты сбиваешь нас с ритма, — посетовал тот, к кому обращался разгневанный Берси. — К тому же я и слова не сказал про твою Лэйлу. Подтвердите, викинги, разве не так?

— Да, да, — закивали гребцы. — Про Лэйлу ни слова никто не говорил. Кроме разве что одного Берси Магнуссона. Но это нам понятно...

— Можно и по-другому, — пожал плечами Свен.

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

Черномазые красотки

И толсты, и веселы.

Наши жёны, наши девки

Им в подмётки не годны.

Йо-хо! Йо-хо! Берегись!

Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

— Я тебя поколочу, Свен! — пообещал Берси и добавил: — Если не перестанешь, разворочу твою физиономию!

— Кто же виноват, что ты перестал петь? — качая головой, проговорил Кривоносый с притворным сожалением. — А физиономии моей... ей уже не сможет повредить даже твой кулак, Медвежонок!

Тут в разговор вмешался сам конунг Йоханс. Он повернулся и посмотрел на товарищей; комичное они представляли зрелище — могучие воины, просоленные, обветренные морские волки, напялившие на себя самые дорогие одежды, которые только удалось найти в сокровищницах врагов. Драгоценные шелка и бархаты выглядели теперь не лучше, чем те лохмотья, в которых они щеголяли, когда избавитель Ивенс вытащил их из подземелья.

— Эй, викинги! — прикрикнул он на гребцов. — Хватит препираться. Кажется, у нас будет дело! Смотрите!

Не успел он произнести эти слова, как со второго драккара раздался звук рога, что означало — не один только Ивенс заметил вдали паруса. Он затрубил в ответ и знаками показал своим гребцам, чтобы подняли вёсла. Когда лодья Хакона подошла поближе, конунг, сложив ладони рупором, закричал:

— Похоже, к нам на пир решили пожаловать гости.

— Чаю, брат, они из Алхайдсайза, проклятой Господом земли белоголовиков, — крикнул в ответ Корабельщик. — Прослышали про нас и решили помериться силами. Четыре паруса. Их галеры вдвое больше наших судов, значит, на каждого викинга придётся по четыре барана. Добрый может получиться пир.

— Верно говоришь, брат, — согласился Ивенс, но уточнил: — На пиру таком и наши многие упьются — не поднимешь. Мы во многих и многих днях пути от Петраланда и нам нельзя терять людей.

Хакон спросил:

— Что ты решил, брат?

— Помнишь, как поступили Харальд Весельчак и Трюггва Ястреб, когда враги обрушились на них с большой силой? — поинтересовался в ответ конунг Йоханс.

— Помню, брат, — прокричал Корабельщик. — Как же мне не помнить Харальда-конунга и старого ярла Хаука? Как-никак я был с ними в том деле.

— Вот и отлично... — Ивенс не закончил, услышав шум позади себя. Кажется, гроза всё же прогремела. Малышу Берси надоели шуточки товарищей, и он, воспользовавшись тем, что руки теперь освободились от весла, как и обещал, принялся першить суд скорый и правый — бить тех, кто осмеливался отпускать шутки в адрес прекрасной Лэйлы, ну и заодно тех, кто попался под руку. — Эй, викинги! — закричал конунг. — А ну-ка уймитесь! Берси! Клянусь всеми святыми, Медвежонок, я прикажу выбросить тебя за борт!

Никто словно бы и не слышал слов предводителя; что же касалось его угрозы в адрес зачинщика смуты, то пока что вышвыриванием за борт занимался как раз сам Берси Магнуссон. Но, хуже всего — кулаков оказалось явно недостаточно — зазвенело железо. Как бывает во время потасовки, все находившиеся на борту разделились на две группы — одни дрались, а другие пытались разнимать.

Сознавая опасность последствий всего происходившего, Ивенс немедленно призвал на помощь Хакона. Однако хорошего вышло мало: точно бес вселился в викингов, и прибытие дружины Корабельщика лишь увеличило количество участников драки. Могучие северные воины, казалось, вознамерились преподнести врагам подарок — истребить друг друга до подхода мусульманских галер, позволить белоголовикам взять себя измученными и истекающими кровью: нежась на перинах дракона, скоро забыли викинги смрад узилищ, звон кандалов, тяжкий позор плена.

Конунг Йоханс и ярл Хакон ошиблись.

Те, кто находился на борту четырёх кораблей, чьи паруса завидели на горизонте зоркие викинги, вовсе не стремились на пир к морским разбойникам, не горели желанием встретиться с ними хотя бы потому уже, что имели весьма миролюбивые намерения. Трюм и палуба самого большого из судов были заполнены паломниками, спешившими в Мекку в конце священного месяца рамадан пятьсот семьдесят восьмого года лунной хиджры. Остальные три корабля, меньшие по размеру, просто сопровождали их, в какой-то мере совмещая приятное с полезным — ведь и воинам не грех помолиться в святом для каждого правоверного городе в Ночь Предопределения[64].

Удача сопутствовала пилигримам из Каира, весь путь от Колсума[65] до вод Джидды они проделали без приключений и, поскольку, выйдя в Красное море, всё время держались берега аль-Хиджаза, ничего не слышали об ужасах, творимых неведомыми захватчиками на нубийском побережье. Почти ничего, так как какой-то слух всё же дошёл до паломников, когда они в последний раз причаливали в африканском порту Египта. Но сведения выглядели такими невероятными, такими противоречивыми, что большинству история о страшных косматых великанах, появлявшихся внезапно, точно демоны из морской воды, и сеявших повсюду смерть, казалась сущей выдумкой, а уж чтобы в исконно мусульманских