Саблин сдвинул брови, повертел в пальцах многогранник, перевёл взгляд на Прохора:

– Значит, он родственник Люцифера?

Дмитрий Дмитриевич засмеялся.

– Все мы его родственники. Если враг человечества пользуется придуманным им оружием, почему мы не можем воспользоваться этим оружием в борьбе с ним?

– По этическим соображениям.

– Что ж, в таком случае мы уже проиграли.

– Я не говорил, что отказываюсь пользоваться… меркабой.

Дмитрий Дмитриевич остро и испытующе посмотрел на каждого из гостей.

– Мне тоже не по душе пользоваться инструментами дьявола, но я могу вас успокоить: эргион – не из их числа, он промыслен Творцом Мироздания, а не его оппонентом, и носит характер этического ключа, показывающего дорогу к Первозакону. Для этого он и был придуман. Однако вы знаете человеческую психологию не хуже меня: всё, что может принести благо, в первую очередь применяется людьми как оружие. Меркаба, каббалигоны, эргион – в том числе. Вселенная сама по себе не добра и не зла, как не добра и не зла энергия, её насыщающая, всё дело в том, как её применяют люди, чего в них больше – от Бога или от дьявола. Простите меня за философское отступление.

Саблин задумался.

Молчал и Прохор, взвешивая слова ректора и пытаясь найти в его концепции изъяны.

Лишь Устинья восприняла сказанное как упрёк.

– В нас нет зла, – тихо сказала она.

Дмитрий Дмитриевич кивнул, серьёзно и сожалеюще.

– Я вижу, и это даёт мне надежду. Можно, как греческие стоики либо философы-фундаменталисты, заявить: ничего изменить нельзя, всё будет так, как должно быть, даже если будет иначе.

– Наша хата с краю… – пробормотал Прохор.

– Именно, друг мой. Но можно и нужно что-то делать ради этого мира. Если есть шанс исправить искривленное, помешать Злу искажать жизнь, этот шанс надо использовать.

Где-то прозвонил телефон.

Дмитрий Дмитриевич сказал: «Извините», – вышел.

Саблин исподлобья посмотрел на Прохора.

– Ты в чём-то сомневаешься?

Прохор помедлил.

– Если честно…

– Не жуй солому!

Прохор внутренне вздрогнул, снова вспомнив реплику одиннадцатого: «Не жуй опилки!» Знал бы он, как невероятно трудно ломать характер и сознательно переходить в иное состояние, соскоблить с души слой лени…

– Я не жую… просто я не уверен в себе.

Устинья догадалась о его переживаниях, взяла за руку.

– У нас всё получится! Я буду с тобой!

– Только тебе не хватало вмешиваться в наши мужские дела, – проговорил он полушутливо.

– Это и мои дела!

Вошёл Дмитрий Дмитриевич.

– Вижу, вы пришли к какому-то решению?

– Мы идём с вами! – твёрдо сказал Саблин.

– В таком случае извольте запоминать мои указания, советы и предложения. Начнём с эргиона. Я расскажу, как им пользоваться для внедрения в любое живое существо, где его можно найти – я оставил с полсотни модулей в разных числомирах, – а также как легче всего переходить в состояние транзакции.

– И мы сможем путешествовать по другим измерениям? – недоверчиво спросила Устинья.

– Сможете! – пообещал ДД.

Никто из «родичей» на связь не выходил, и Саблин начал беспокоиться. Не за себя. За Прохора в первую очередь, тело которого продолжало оставаться неподвижным, и за Юстину, вынужденную решать задачи, непосредственно её не касающиеся, но заставляющие нести ответственность за судьбу человека, к которому она была неравнодушна, как бы ни старалась это скрыть.

В девять часов вечера она постучалась в номер Прохора, и Саблин открыл дверь. Покачал головой в ответ на её взгляд:

– Ничего.

– Надо уходить, – сухо сказала Юстина. – Мы обнаружили двух наблюдателей: одного за пределами пансионата, сидит в старом уродском «Запорожце» четырнадцатого года выпуска, второго среди рабочих, выкладывающих дорожки из плиток. У него бинокль и рация. Предлагаю взять обоих, допросить и тихо убраться отсюда поближе к аэропорту.

– Пока с нами не свяжутся «родичи» из второго превалитета, начинать отход не будем, – угрюмо отрезал Данимир.

– Будет поздно.

– Потерпи, Юсь, я верю, что всё разрешится. Второй Прохор переселится в нашего, и мы спокойно отступим.

– Он не такой, как мой… как наш Прохор, не комбатант, не спортсмен, не рукопашник… ботаник!

– Впервые слышу, – усмехнулся Саблин, – чтобы математика обзывали ботаником.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Да, ты права, второй Прохор мягче и рыхлее, но другого у нас нет. Если мы будем рядом, он справится.

– Что значит – мы будем рядом?

– В буквальном смысле слова – они даже не рядом, а внутри нас, это мы сами, разве что чуть в другом оформлении. Главное, что мы можем общаться и помогать друг другу.

– Ты всегда такой оптимист?

– Преимущественно в тех случаях, когда всё совсем плохо. Хочешь, попробуем сами достучаться до наших «дублей»? Я хожу туда-сюда почти свободно.

– Стучи, отсюда надо срочно уходить!

Саблин умылся, поставил на столик рядом с диваном стакан с водой, взялся за эргион Прохора, однако войти в состояние «движения без движения» не успел – «родич» из второго числомира сам заявился к нему в качестве «гостя»:

«Я туда попал, братец?»

«Дан?! – изумился Саблин, нащупывая диван, сел. – Как ты сумел перейти границу?»

«Научили, – хмыкнул Саблин-2. – ДД дал урок по изменению психофизики, и мы с Устей теперь можем свободно ходить к вам в гости».

«Как здорово! Это снимает много проблем!»

«Спроси у Юстины, может ли Устя поговорить с ней?»

«Как поговорить? А-а… прости, понял. Она переселится в…»

«Спроси».

Саблин повернул голову к наблюдавшей за ним Юстине.

– С тобой хотят поговорить.

– Кто? – не поняла девушка.

– Устинья.

– Какая У… та девочка? Из второго…

– Числомира. Я сейчас беседую с их Даном. Устя просит разрешения поговорить с тобой.

– Пусть приходит!

«Получено добро, братец».

«Я понял, одну минуту».

Голос Данияра пропал.

Саблин с интересом принялся наблюдать за реакцией Юстины на вхождение Устиньи. Однако подруга Прохора почти ничем себя не выдала, обладая твёрдым мужским характером, лишь лицо девушки на мгновение окаменело. Не опуская глаз, она нашарила рукой кресло, села.