такой активности пришелся на 1818 год, как и ожидания реформ сверху. Но политический климат заметно изменился в связи с позицией Александра I на Конгрессе в Экс-ла-Шапель (Аахене) осенью того же года, где царь продолжил разработку своего проекта Священного союза 1815 года. Он предложил создать союз государей, которые должны были гарантировать не только границы друг друга, но и конституционные режимы, введенные в каждой из стран посредством реформы сверху[813]. Реакция, как во внешней, так и во внутренней политике, теперь неумолимо преобладала.

Цензура и идеологическое давление

Симптомом реакционного сдвига и ужесточения контроля с 1818 года был правительственный указ от 1 августа 1822 года, приказывающий закрыть масонские ложи и все другие тайные или секретные общества. Власти осознавали опасность растущей оппозиции среди знати и склонны были связывать этот процесс, по большей части ошибочно, с масонскими ложами. Хотя верно, что из шести основателей в 1816 году первого тайного общества декабристов, «Союза спасения», пять были членами ложи «Три добродетели», масонские ложи редко были рассадниками радикализма[814]. Еще в последние десятилетия XVIII века они предоставляли своим членам пространства, где в неформальной клубной обстановке они могли исследовать насущные социальные и политические вопросы посредством дискуссий и ритуальных церемоний.

Тем не менее указ 1822 года требовал от дворян дать расписку в том, что они не принадлежат к тайным обществам, и с этого времени в армии, гвардейских полках и военных поселениях возник целый ряд тайных полицейских организаций. Тайный агент стал теперь характерной чертой российского общества[815].

Растущая напряженность в российском обществе в последнее десятилетие правления Александра I отражается в анонимной записке об угрозе подрывной деятельности и необходимости строгой цензуры, написанной между 1815 и 1820 годами. Автор записки ссылается на «адское гнездилище» в военно-морском флоте, которое якобы пыталось разжечь волнения среди низших чинов против правительства. В записке говорится, что главарем этого тайного общества является некий Головнин и рекомендуется поместить его под негласное наблюдение правительственных агентов. Кроме того, автор предостерегает от выдачи разрешения выпускникам Московского университета на создание издательств наподобие издательства Н. И. Греча, поскольку «[х]ороших последствий не может быть от сего». Скорее «гораздо полезнее для правительства купить все частные типографии, или просто запретить их». Автор рекомендовал делать это постепенно, «дабы не дать тем повода к разным пустым разговорам и заключениям». В любом случае нужно «учреждение комитета особенного из людей достойных веры правительства, без рассмотрения коего ничто печатаемо быть не должно». По мнению анонимного комментатора, это важно, потому что «цензура же теперешняя для того недостаточна». В заключение он настаивал на том, что «справедливость сего мнения самим опытом оправдается»[816].

Тем не менее были в то время и поборники свободы слова. Среди них Н. С. Мордвинов, считавший такую свободу признаком цивилизованного общества. Он был особенно убежден в необходимости свободы слова в деле правосудия, которое, по его мнению, не могло существовать без нее. Мордвинов любил цитировать изречение Екатерины Великой о том, что боязнь высказывать свое мнение приносит «великое несчастье в государстве»; опасность запрета так называемых «вредных книг» заключалась в том, что «умы почувствуют притеснение и угнетение»; эта политика приведет только к невежеству и вообще «охоту писать отнимет»[817]. Каких бы взглядов Мордвинов ни придерживался по поводу явного несоответствия между словами императрицы и ее действиями, он, по-видимому, держал их при себе.

В первые годы правления Александра I, по крайней мере до 1812 года, режим цензуры был относительно либеральный, находившийся в ведении министерства народного просвещения. Первое постановление о цензуре датировано 9 июня 1804 года и было разработано Негласным комитетом. Постановление поручало проверку публикаций, предназначенных для широкого распространения, комитетам по цензуре, состоящим из профессоров и выпускников университетов. Постановление было довольно общим, но при этом запрещало публикации, которые «против закона Божия, правления, нравственности и личной чести какого-нибудь гражданина». Современники приветствовали новый закон о цензуре как долгожданный отход от строгого режима Павла I, в то время как некоторые историки считали его самым либеральным в истории российского законодательства о цензуре.

Сдвиг в сторону усиления контроля был вызван ухудшением международного климата, вызванным страхом перед Наполеоном. Так, в декабре 1811 года были ужесточены законы о цензуре, чтобы предотвратить публикацию «артикулов, содержащих известия и рассуждения политические»[818]. По словам Греча, цензура, которая была «благородной и терпимой», теперь стала «строгой и мелкой»[819]. Эта тенденция усилилась с созданием в 1811 году нового министерства полиции под руководством А. Д. Балашова, бывшего начальника полиции Санкт-Петербурга. Он фактически затмил министерство народного просвещения графа А. К. Разумовского и взял на себя ответственность за обеспечение того, чтобы «не обращались в обществе не только книги, не разрешенные цензурою, но и такие, которые хотя и были пропущены, но подавали повод к превратным толкованиям, общему порядку и спокойствию противных»[820]. К таким относились произведения французской литературы, ссылки на Наполеона, будь то «союзник» или «антихрист», и на конституции в целом.

После падения Наполеона цензура стала еще более жесткой и произвольной. Это особенно касается периода, последовавшего за назначением А. Н. Голицына руководителем вновь образованного министерства духовных дел и народного просвещения в 1817 году. Голицын незамедлительно дал указание комитетам по цензуре не пропускать «ничего, относящегося до правительства, не испросив прежде на то согласия от того министерства, о предмете которого в книжке (журнале) рассуждается». Более того, комитеты по цензуре должны были проявлять особую бдительность в отношении текстов, представляющих в первую очередь интерес для молодого поколения, особенно студентов, а также в отношении малейших признаков политического инакомыслия. Такие действия, по словам автора классического исследования министерства народного просвещения, легли в основу «множественности цензур»[821].

В конечном итоге Голицына превзошел М. Л. Магницкий, этот неутомимый «гонитель либералов в сфере образования» и самый ярый сторонник новой нетерпимости. Магницкий заявил: «Слово человеческое есть проводник адской силы философии XVIII в., книгопечатание — орудие ее». Именно Магницкий предложил очень агрессивную систему цензуры, предназначенную в основном для предотвращения угрозы революции, распространяющейся с Запада. К счастью, возобладали другие взгляды. Религиозный консерватор А. С. Стурдза разработал альтернативный закон о цензуре, который, как считалось, отличался от закона Магницкого «мягкостью, терпимостью и отсутствием фанатизма». Так считал современник академик М. И. Сухомлинов, который видел цель цензуры просто в «указании вреда или безвредности книги, а отнюдь не ее критике». Однако ни один из этих двух проектов не был принят, и цензура была в конечном итоге реформирована после замены А.