— И это всё только потому, что мы пожелали?

— Это магия, Виола, — улыбается Ромион. — Способ повернуть сознания людей — и не только — в нужную сторону.

— Тогда какая же это магия? Магия ведь по-другому работает. Она чудеса создаёт…

— А чем поворот сознания не чудо? — смеётся Ромион. — Самое настоящее чудо.

Просто в этом мире такие правила, думаю я. Это как в игре — ты дошёл до сильного артефакта, взял, воспользовался и уже крут. Или что-нибудь изменил.

Правда, меня не оставляет мысль, что это всё сложнее любой игры. Намного-намного сложнее.

И, может, Ромион прав — в том и заключается чудо?

В которой всех ждёт счастливый конец.

Мама сидит в беседке, украшенной розами, сверкает золотой пыльцой и злится. Нормальное состояние после того, как почти полмесяца провела в куске льда — так меня предупредил Ромион. И не просто провела, но ещё и смутно помнит, почему — результат нашего с Мерлином желания. Ромион ещё добавил, что когда мама узнает, за кого её дочка собралась… «Ты лучше сразу беги, — добродушно посоветовал он. — Я стражу предупрежу». Предупредил — покои мамы и сад теперь охраняют исключительно красивые молодые люди. Видимо, чтобы смутить королеву фей, когда она в ярости бросится за дочкой. Смутить, ага. Красавцем. Ромион никогда не был в Садах…

— Да выходи ты замуж хоть за десяток юношей, но ты моя наследница! — Вопреки ожиданию то, что мой жених — демонолог маму смущает и вполовину не так сильно, как мой отказ от короны.

— Мам, ты же видишь, я, в общем-то, не очень… э-э-э… хорошая фея…

— Какая ни есть — а фея! — всплёскивает руками мама и рассыпает по мраморному полу беседки пыльцу. — Кому мне корону передать? Розалинде? Жене гоблина… человеку?!

И я ещё наивно думала, что сколько бы пыльцы с меня ни сыпалось, я тоже остаюсь человеком… Мда.

— А может… введём демократию?

— Что?!

— Ну, раз корону отдавать некому, так пусть народ сам правителя выберет?

Мама бледнеет, пронзает меня гневным взглядом и встаёт. Опирается о разделяющий нас резной столик, нависает надо мной и выдыхает:

— Ни-ког-да! — А потом: — Ты вернёшься в Сады. И примешь обязанности наследницы. Если хочешь, можешь привести с собой мужа, это не имеет значения. Но ты вернёшься!

— Мам… — Я ещё жду, что она меня выслушает. Всё ещё жду.

Мама, тяжело дыша, отводит взгляд и снова садится. Успокаивается. Снова смотрит на меня — внимательно и даже… умоляюще.

— Виола, прошу тебя, не повторяй моих ошибок. Свадьба с человеком не сделает тебя счастливой.

— Я тоже чело…

— Виола! Ты фея, ты принцесса, ты наследница! А кто он?

Против воли я краснею.

— А он мой будущий муж.

— Демонолог, бастард, кроме брата-короля и его расположения у него ничего нет! Где вы будете жить? Здесь, в Сиерне, как нищие? Или у твоего отца? Вряд ли, Виола, твой мир забирает слишком много сил и магии — демонолог не откажется от колдовства ради тебя.

— Ему не надо ни от чего отказываться, мам, послушай…

— Что, Виола, ты хочешь сказать… Как у вас говорят: с милым рай и в шалаше? Виола, я знаю, поверь мне, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Когда-то я тоже заблуждалась. Когда-то я верила, что эти чувства навсегда, что ничего важнее нет и не будет. Но это не так. Пройдёт время — и чувства тоже пройдут. Как пыльца. — Для наглядности она сдувает золотые искры со своей руки. — Ты станешь очень, очень жалеть и ещё ждать, что, быть может, всё изменится, и ты снова будешь счастлива. С другим. Но всё повторится. Раз за разом всё повторяется, и единственное хорошее, что остаётся — дети. Но тебе всё равно будет больно, поверь мне, дочь. Ещё больнее будет ждать, что всё изменится, всё наладится — а потом, когда и ждать ты устанешь… Уходить ещё больнее. — Мама смотрит на меня, и я вижу, чувствую, что она говорит правду. Она так убеждена в этой правде, что даже не допускает возможность ошибки. Это очень грустно. — Виола, я ещё раз прошу тебя: не повторяй моих ошибок!

— Мам… — Мы смотрим друг на друга — так Артур с Дамианом обменивались взглядами перед поединком. Как раз перед тем, как скрестить мечи. — Я уже ушла один раз. Это было больно, ещё больнее жить без него. Извини, мам, я не могу. Просто не могу.

Мама молча качает головой. Потом глухо говорит:

— Хорошо. Ты уже взрослая, ты лучше знаешь, что тебе нужно. Я только предупредила. Но в Сады ты вернёшься. Твоё место там.

— Ты ошибаешься, мам. Мне там не место, — тоже тихо, грустно отвечаю я.

— Виола! Ты не понимаешь!..

— Прости мам, — повторяю я. — Всё уже решено. Прости.

Она снова встаёт, и на этот раз её красивое лицо кривится от ярости.

— Глупая девчонка, ты очень пожалеешь! — Она протягивает руку. — Я не позволю тебе всё испортить! Решила? Это не твоё решение! От тебя зависит…

Я тоже встаю.

— Не перекладывай ответственность на меня, мам. Я не виновата, что родилась первой.

— Ты фея, ты была предсказана, ты!..

Я отворачиваюсь, собираясь уйти — и розы у беседки, натужно треща стеблями, разрастаются, закрывая выход.

— Ма-а-ам!

— Ты никуда не уйдёшь! — голос королевы фей звенит от злости, но всё равно остаётся чарующе-красивым. Я просто не могу это не отметить — он как вода в ручье, когда жарко и очень хочется пить. — Ты останешься в Садах, пока не передумаешь!

— Мам, мы это уже проходили. Я два раза от тебя сбегала — тебе это ничего не говорит?

— Что ты упрямая, глупая девчонка! Вся в отца!

— А вот папу не трогай, — ворчу я. — Мам, давай по-хорошему простимся, а? Ну не вернусь я в Сады, не вернусь, пойми…

Розы стонут, но тянутся ко мне — шипами и алыми, как лужицы крови, ненормально-большими цветами.

— Ох, мам!.. — Я касаюсь цветов кольцом Дамиана, и весь куст рассыпается прахом.

Мама задыхается.

— Виола! Цветы!..

— Видишь, я даже цветы не уважаю. Плохая из меня фея. Пока, мам.

— Я не приду на твою свадьбу!

— А тебя никто и не звал, — в сердцах отзываюсь я и ускоряю шаг.

— Виола! Одумайся!

Я оглядываюсь только раз: взволнованная мама стоит у входа в беседку, и юбку её яркого золотого платья треплет ветер.

— Прости, мам, — ещё раз повторяю я, и отворачиваюсь.

Она была права: уходить больно.

Но нужно.

Придерживая подол сиреневого роскошного платья — господи, как меня достали эти тряпки, верните мои штаны! — я иду в противоположную часть сада, к восстанавливаемой оранжерее, той самой, что принадлежала матери Ромиона, если я правильно помню.