— Так хочется наконец увидеться!

— Мне тоже, — я вздохнула, — но ты же помнишь, у Ардена всякая работа, и тут пока непросто… я не могу пересказать в подробностях, но, в общем…

— Неужели же тебя не выпустят даже на один денёчек? Ты же всё-таки не в тюрьме! Мы бы посидели, как обычно, у Бенеры, попили чай с плюшками.

Если я и успела забыть, что Ливи показалась мне странной, то тут вдруг сразу об этом вспомнила.

Бенера была, как все лунные, слегка не от мира сего, и в нашей компании всегда держалась немного в стороне. Если она просыпалась от своего транса, с ней всегда было интересно: она знала кучу разных вещей и рассказывала увлечённо, а ещё потрясающе рисовала. И вместе с тем ей тяжело давалась жизнь в Огице. Бенера считала одежду излишеством, пару раз забывала тело прямо в кафе и почти ни с кем не общалась.

Конечно же, Бенера была очень далека от того, чтобы пить чай с плюшками, — на это были способны только очень, очень ассимилированные лунные. А ещё мы никогда не бывали у неё в гостях; я только знала, что она живёт в обшитой стеклом студии где-то в западной части Огица и, по лунной привычке, называет свой дом друзой.

— Так что скажешь? — напряжённо спросила Ливи. — Соглашайся! Потрындим.

— Ты хочешь что-то обсудить? — с сомнением спросила я.

— Ой, да разве же это телефонные разговоры! Так только, всякий пустой трёп. Хоть посмотрим друг на друга. Я Марека притащу, и я пытаюсь учиться вязать, вяжу ему змею, а она такая страшная, ты бы видела. Приезжай.

— Ливи, мне надо будет обсудить это с Арденом.

— Ну ты обсуди, — легко согласилась она и тут же продолжила с нажимом: — но будет круто, если ты приедешь завтра! Мы как раз хотели пожечь лампадки для папы, это на расстоянии конечно полная ерунда, но ты могла бы тоже… Давай завтра? Ну?

— Напомни адрес, — наконец, решилась я. — А то я помню только, как от остановки идти, а мы, наверное, на машине поедем.

Я не знала даже, есть ли там вообще хоть какая-нибудь остановка, и Ливи было это прекрасно известно, — тем не менее, она никак не выразила удивления.

— О, конечно! Записывай…

Была уже середина декабря, и Огиц стоял нарядный, яркий, украшенный еловыми ветвями, лентами и силуэтами зверей. Над большими дорогами здесь и там развесили цветные фонарики; они мигали загадочно и разбрасывали по снегу яркие блики, — жёлтые, красные, зелёные, — и кто-то из прохожих пытался ходить, наступая только на них.

Водитель болтал не переставая про какую-то свою внучку, которой уже в этом году участвовать в Охоте. Арден поддакивал и смеялся, а я сидела на заднем сидении и смотрела, как мелькают за окном заснеженные дома.

Река совсем закрылась льдом, — толстым, белым. Крошечный кораблик полз по ней, разрезая лёд острым носом, и за ним тянулась полоса тёмной воды, как будто кто-то провёл гигантской кистью чернильную линию. На эстакаде выстроились длинной вереницей пустые, потухшие трамваи: видимо, впереди обрыв провода или авария.

Перед храмом у реки тоже очередь, человеческая: разряженные девушки, все как одна в летящих газовых платках и с бархатными лентами в волосах, толпились и гомонили. Вот приоткрылась тяжёлая храмовая дверь, и одна из девушек, словно птичка, взлетела по ступеням, скинула туфли и глубоко поклонилась фрескам. Внутри храмовники зададут ей три вопроса об учении Полуночи, посмотрят на её красоту, послушают зверя и, если сочтут достойной, внесут имя в длинный-длинный список кандидаток. Накануне Долгой Ночи в храме станут жечь свечи и гадать на воде, и одна из девушек будет избрана Принцессой Полуночи.

Это большая честь; девчонки мечтают о короне, когда ещё ходят пешком под стол. В Амрау болтали, что, стоит только зениту дойти до Подножья, и моя дорогая Ара станет Принцессой Полуночи. Потому что Ара была прекрасна; Ара была добра и талантлива; Ара была мастерица и душа компании, а если Ара пела, все собирались под окнами, чтобы её послушать.

Увы, — когда зенит пришёл в Подножье, Ара уже лежала в земле.

Я люблю Огиц; как по мне, это лучший из городов. В двух кварталах от Храма с очередью из будущих принцесс гуляли шумную, яркую колдовскую свадьбу: невеста в традиционном чёрном платье, таком пышном, что оно вылезает краешком за границу тротуара, а жених — в залихватских алых сапогах. Гости все разодеты в яркие ткани и сыплют на пару то чары, то монеты, то лепестки цветов.

А вот и лестницы: к фестивалю их почистили от снега, и вся сопка заблестела расписными плитками. Мраморные статуи блестели лукаво из голых ветвей. Глядели ли из каменных тел глаза любопытных лунных?

— …я всё уговариваю ребят, чтоб ещё годик подождали. Ну а куда там торопиться, скажите тоже? Но мамашка упёрлась, коза. Зато, мол, везти никуда будет не надо!

— Да что бы и не свозить, — легко согласился Арден. — В следующем году ведь, наверное, на побережье будет? Санную трассу сделают прямо в заливе!

— Не, ну так-то поездом туда недёшево выйдет, — недовольно признал водитель. Из резиденции мы добрались служебной машиной до станции, а дальше Арден вызвал такси. — И жить же где-то там надо, и кормёжка всякая.

— Да, лишние расходы, — тут же переобулся Арден. — Если можно уже в этом году, да ещё и дома!

— Да и выросла уже такая кобыла! Кровь с молоком, — горделиво продолжал водитель, а потом голос его подобрел: — правда, бояшка ещё совсем.

И Арден поддержал снова: ежели кровь с молоком, чего же тянуть?

Так они и говорили ни о чём: водителю вовсе, кажется, не нужен был собеседник, и он просто болтал в пустоту, чтобы скрасить дорогу. По трассе он летел быстро, мягко и уверенно заходя в повороты, а в городе тянулся вместе в другими машинами тягомотно и цокал языком всякий раз, как кто-то буксовал на подледенелых сопках.

— А эта твоя, — водитель кивнул на меня и перешёл на заговорщический шёпот, — чего такая снулая? Или тебя, сынок, Полуночь с рыбой свела?

Арден подавился воздухом и закашлялся, поэтому я сказала вместо него:

— А внучка ваша сама чего хочет-то?

Водитель засмеялся и махнул рукой:

— Да кто же спрашивает! Мелкая ещё, мозгов как у корюшки.

И, когда предыдущая машина кое-как вползла на горку, лихо вдавил газ.

Бенера жила на самой вершине Ястребиной сопки. По правде, я не слышала, чтобы ястребы залетали в город: зачем бы, когда вокруг — столько пустых, свободных от шумных людей, земель? Верхушка холма была вся засажена ухоженными яркими тисами, а на дальнем склоне медленно угасало старое, давно заброшенное университетское кладбище.

На подъёме не строились: там угловатым серпантином лежала дорога и стояло единственное кафе с широкой застеклённой террасой. Вид, наверное, потрясающий, — город как на ладони, во все стороны просматриваются меандры Змеицы, а сверху нависает мерцающая телевышка, выкрашенная красно-белым. Вокруг дорога завивалась спиралью, и все облепившие её домики были низенькие и цветные, как на открытках.