«Может, не надо?» — вяло спросила Трис, с трудом успевая дышать между агрессивными поцелуями.

«А чего тянуть? — удивился он. — Ты же всё равно моя.»

В этом было что-то неправильное и дискомфортное. Но когда она заглянула в его лицо, жёлтые волчьи глаза показались ей самыми прекрасными в мире. Потом он негромко рыкнул от страсти, и Трис поплыла.

Потолки в доме были очень красивые. Выше всяческих похвал. Дорогой, хорошо придуманный ремонт, и в спальнях по верху — борта из резного дерева и панно со сложным растительным узором и птицами. Птицы яркие, разные, — циановые и лимонно-жёлтые, цвета мадженты и фуксии, лазурные и лаймовые, — таких не бывает в обычном мире. Птицы сидели на ветках, среди зелени, свободные и прекрасные. Тридцать семь птиц.

Я тоже немного птица, вяло думала Трис, пока Конрад бодро шевелил тазом где-то там, внизу.

«А где кровь?» — тупо спросил он, развалившись на бархатных покрывалах и притягивая Трис к себе, как плюшевую.

«Какая кровь?»

«А ты не целка?»

Он обиделся и на это, и на то, что она не кончила. А Трис стало ужасно, ужасно стыдно, так, что она плакала и просила прощения, а ещё, кажется, целовала его руки.

Потом наступил понедельник, и её отвезли на вокзал: потому что скоро семестровые экзамены, а она, ясное дело, будет отвлекать будущего Советника от учёбы. Поезд мерно загрохотал по рельсам. До самой Малиновки Трис ехала заторможенная, с глупой улыбкой на лице.

А потом увидела птиц. Они сидели огромной яркой стаей на кустах вокруг обшарпанного провинциального перрона, и у них не было судьбы.

— В Огице сразу выпила отравы, — твёрдо говорила Трис всё тем же безэмоциональным голосом. — Чтобы без глупостей. Больше — никогда! А потом я убила галку.

— Подожди… что?!

— Убила галку, — спокойно повторила Трис абсурдное и невозможное. — А, ты же не чуешь, верно? Твой-то сразу понял. Смотрел лисьими глазами.

Пол и потолок как будто поменялись местами, а потом прыгнули обратно. Кишки у меня внутри перепутались и сжались.

Все знают, что от зверя нельзя отказаться, и я — о, я знаю это едва ли не лучше всех. Если ты поймал зверя, он с тобой навсегда; это — твоя судьба, твоя дорога, и с этим ничего нельзя сделать.

— К-как? — выдохнула я.

Он нашёл Трис сам.

По правде говоря, она плохо понимала, как именно. Абортирующее зелье нельзя было мешать с алкоголем, — Трис, как будущий аптекарь, хорошо знала и сам факт, и механизмы гепатотоксической реакции на избыток недоокисленных продуктов, — но ей было плевать и на здоровье, и на технику безопасности. Ей хотелось надраться.

Что она с успехом и сделала.

Кажется, это был какой-то бар. Кажется, она рассказала бармену в подробностях, в каком именно гробу она видела и Конрада, и всех волков, и саму идею пары, и самолично Полуночь. Кажется, в середине вечера она читала с барной стойки что-то вроде трагического стендапа, и ей даже аплодировали, но наутро Трис не смогла вспомнить ни единой шутки.

Утро наступило в городском вытрезвителе, где пришлось заплатить небольшой штраф за «дебош», а также прослушать несколько заунывных лекций про общественный правопорядок, традиционные ценности и «вам же ещё рожать». Трис мечтала дать непрошенному лектору в зубы; к сожалению или к счастью, её так мутило, что полицейский сохранил свои челюсти в сохранности.

Весь день её рвало кровью, — и не только рвало, — ночью она задыхалась от жара и мрачно думала, что, если сдохнет, волки перестанут давать семье деньги. Зато и никакого секса не будет тоже. И вот этого щемящего внутри, что кажется сводящей с ума любовью, а оказывается поганой отравой, не будет тоже.

Давайте уж честно: мама всё равно умрёт. Вся разница лишь в том, случится это через пару месяцев или через пару лет. И, если уж вспоминать о жизненном цинизме, сестрицам пора бы уже разбираться с жизнью и учёбой самим, со старанием и взрослым отношением, а не выпрашивать бабки на странные курсы и дурацких репетиторов.

Быть с этим поганым щенком, — ради такой ерунды? Ложиться под него каждый день, смотреть влюблёнными глазами, жить одурманенной куклой, — похоронить и мечту об аптеке, и тягу к массивным ботинкам, и чернушные шутки, и всё остальное, — сделать всё своё я несбывшимся, — и… для чего?

Каждый раз, уезжая в Кланы, Трис собиралась сказать: я не игрушка. Я другая.

И каждый раз не могла.

Она даже написала речь, перечёркала её и исправила, доведя до идеально-выверенных, точных, хлёстких формулировок. А потом выкинула лист в мусорное ведро на кухне, потому что как же могла она, глупая, слышать его голос — и не мечтать быть его всем своим существом?

Он никогда не услышит. Он никогда не поймёт. Даже в переписке, когда Трис заикнулась, что не любит, Конрад написал: «приезжай, обсудим», но обсуждать было нечего.

Потому что рядом с Конрадом была совсем другая Трис.

И та, другая, была по самые брови влюблена.

Трис долго обдумывала суицид: кинуться с крыши? повеситься? утопиться? всё это звучало болезненно и ненадёжно, а уж быть рядом с волком инвалидкой было, кажется, даже хуже, чем просто быть рядом с ним. Она долго выдумывала, что бы такое можно было выпить лабораторное, чтобы наверняка и без больших мучений, и даже почти собралась с мыслями написать прощальное письмо.

И как раз тогда, ранним утром шестнадцатого декабря, когда Трис размазывала по лицу злые слёзы вместе с несмытой позавчерашней тушью для ресниц, в её квартиру пришёл он.

«Идите нахер,» — орала Трис, даже не подходя к двери.

Но он трезвонил и трезвонил, скотина, чтоб ему провалиться в Бездну и быть там сожранным крабами!

Трис распахнула дверь, как сварливая жена из колдовских анекдотов, — со сковородкой в правой руке и корявыми чарами в левой, но лестничная площадка была пуста.

Дверной звонок заклинили канцелярской скрепкой, — она так глубоко застряла внутри, что, выдирая её, Трис едва не сломала звонок. А под кольцом глазка была воткнута простая белая визитка с чёрными буквами, ещё пахнущая типографскими красками.

«Достали эти коммивояжеры,» — подумала Трис.

Но визитку взяла.

На лицевой стороне было напечатано обычное:

Мастер Роден М.

Экспериментальная артефакторика. Разработка. Ремонт.

Огиц, квартал «Музыка ветра» (ул. Колокольчиков, 7В)

тел. 62-114 (консьерж)

В голове Трис успело пробежать вялое: к кварталу приписано шесть многоквартирных домов, из которых четыре сдаются покомнатно внаём. И она откуда-то это знает, и имя «мастер Роден» тоже кажется подозрительно знакомым.