— Теперь все всего боятся. В газетах и журналах каждый день появляется то, что еще вчера было немыслимо, непроходимо, а у нас даже хуже стало. Нет, ничего открыто и категорически не запрещают — просто, откладывают решение. Или несут чушь насчет художественных достоинств. Гумилев для нашего Альберта, видите ли, неинтересный, в художественном отношении, поэт.

На этих словах Женя споткнулась и замолчала — почувствовала, что неправильно отвечает на поставленный вопрос. Но Андрей переменился — раньше бы сразу перебил, а теперь терпит, ждет. Расслабляется с помощью «Бифитера».

— Альберт, он что за человек?

Наводящий вопрос Жене не помог, она ведь не догадывалась, куда метит Андрей. Поэтому принялась добровольно пересказывать анкетные данные шефа. Получалось слишком пресное повествование, и с тем же видом объективного летописца Женя поведала, как Альберта, после занятия им начальственного кресла, начали посещать разные музы — по-эта-сатирика, поэта-песенника, романиста и так далее, всего не упомнить.

— Если так дальше будет продолжаться, муз не хватит, придется новые открывать.

— А что у него за история с техредами была? — В комнату вошла Инна, за ней вдруг нарисовался Никита, на ходу надевавший твидовый пиджак и щурившийся от яркого света.

Женя встала, поздоровалась — получилось церемонно — отодвинула свой стул к окну, освобождая место у стола, но Инна плюхнулась на диван в противоположном углу, и Андрей поспешил к ней с наполненной рюмкой.

— Ну-ну! — Инна сделала несколько глотков, поглубже забралась на диван, расправив юбку годе, сшитую из твида той же расцветки, что и Никитин пиджак. Знак восстановления гармонии?

— Что, Иннушка, еще выпить хочешь? — Андрей выхватил бутылку из рук Никиты и подошел с ней к дивану.

— Хочу узнать, как там рыжий отличился, — четко проговорила Инна, для глухих и непонятливых, к которым она, видимо, отнесла и Андрея, и Женю.

— Он перестал краситься. — Женя слышала хорошо, а история и вправду была не совсем обычная.

Месяц назад Альберт не удержался и прямо у себя в кабинете опорожнил бутылку коньяка, поднесенную благодарным автором. Это не была взятка — книги писателя выходили в издательстве вот уже двадцать лет с одинаковой периодичностью. Так что с этой стороны все было чисто. И вот секретарша зовет его на профсоюзное собрание, а тот при всем честном народе заявляет: «Не пойду! Не хочу всякой… ерундой заниматься!» Слово «ерунда», конечно, только смысл его высказывания передает, он использовал более точное выражение. Демонстративно надел плащ, шляпу и вышел вон. На лестнице столкнулся с двумя техредами, которые по обыкновению намеревались сбежать с ненужной им говорильни. «Что, женщины легкого поведения, на промысел отправляетесь?» Он сказал лаконичнее, но истина в любом виде глаза колет. Гражданки прямиком в партбюро. Там кое-как дело замяли — то ли были доказательства, что Альберт ни чуточки не покривил против правды, то ли его извиниться заставили. В общем, любитель точных выражений недели две на больничном пробыл и вернулся на службу уже естественного цвета, с сединой на висках — может, переживал, может, испугался, а может быть, она всегда была под рыжей краской.

— С ним придется считаться, народ у нас таких любит, — заметила Инна. — А что Вадим Вадимыч? — В ее голосе прозвучали осторожность и уважение.

— Я с ним, Иннуша, уже познакомился. Ничего мужик, крепкий, думаю, сработаемся. Что-то мне покушать захотелось… Пойду, соображу что-нибудь? — И поймав одобрительный кивок Инны, Борода отправился на кухню.

— Так ты, значит, теперь под Андреем ходить будешь? — Никита первым прервал затянувшееся молчание.

— Как? — Женя все еще не верила в очевидное.

— Ты что же, хочешь сказать, что ничего не знаешь? — Инна даже встала с дивана и пересела на стул, который ей услужливо уступил Никита.

— Да у нас уже стольких начальников молва назначала, что я перестала интересоваться. И работы много — некогда сплетнями заниматься, — оправдывалась Женя, как будто и вправду была в чем-то виновата.

— Ты не права… Дело делом, конечно, но если интригами не управлять, то можно и место потерять, — то ли предупредила, то ли посочувствовала Инна. — Послезавтра к вам министр приедет Андрея представлять. И знаешь, какое безобразие: решили отличиться — выборы устроить.

— А есть еще кандидаты? — от нечего делать полюбопытствовал Никита.

— Да нет, один Андрюша. Но голосование будет — сначала на дирекции, потом на собрании. — Инна подошла к Жене и погладила ее по плечу. — Как ты думаешь, кто-нибудь отважится выступить против?

Честно говоря, Женя не имела об этом ни малейшего представления, но дурацкая привычка избегать «не знаю» заставила ее вслух перебирать всех сотрудников и соображать, как они будут себя вести.

— А голосование тайное будет? — уточнила она для более точного прогноза.

— Нет, что ты! От этого удалось отбиться, не без труда, правда.

— Тогда, скорее всего, опасаться нечего.

— А ты не можешь завтра переговорить кое с кем? Ну и обеспечить, чтоб уж твоя редакция, самая большая, по-моему, вся «за» голосовала?

— Конечно, я узнаю… — Чем неприятнее было поручение, тем большую готовность изображало Женино лицо.

— Завтра вечерком я тебе позвоню, и ты мне расскажешь, кто настроен против, — не попросила, а приказала Инна.

Жене очень захотелось вырваться отсюда, но тогда оголится унизительный смысл ее визита, и она осталась, пила чай, по собственной воле рассказала о главной бухгалтерше, которая никак не может достать для дочери «Феда»: «Тютчева достала, а Феда нигде нет».

В девять часов, когда Андрей, как всякий большой человек, не спрашивая гостей, включил программу «Время», она попрощалась.

— Никита, можешь проводить даму, — разрешила Инна.

И Никита безропотно пошел одеваться.

До метро дошли молча. У Жени не было ни сил, ни желания затевать разговор.

Теперь ясно, почему Андрей решил обнажить лицо. Бородатые авторы все больше входили в силу, но у руководящего звена издательской системы избыточная растительность пока не очень поощрялась. А Инна? Доброкачественная пища — с рынка и из писательских заказов, косметичка, хороший парикмахер, дачный воздух — все это оставило ощутимый след на ее внешности. И то, что к званию «пис.дочки» добавилась должность жены писательского начальника, сказалось на ее характере не в лучшую сторону — еще одно, ненужное уже, доказательство, что власть портит.

Если бы рядом был не Никита, а Саша, которому можно пожаловаться и на Гончаренку с Инной, и свое согласие осудить… Он наверняка бы сказал, что это не такой уж и страшный грех.

— Спасибо, что проводил… Дальше я сама доберусь.

Женя остановилась у фонарного столба напротив входа в метро и протянула руку. Никита машинально наклонился, поцеловал запястье, и перед Жениными глазами мелькнула какая-то ненастоящая, маленькая лысинка, похожая на тонзуру католического священника.