Так захотелось рассказать Кайсарову обо всем этом. Скоро кончится формальное действо, и П. А. останется с ней.

31. П. А. ОСТАНЕТСЯ С НЕЙ

На двери лифта — новая, не без щегольства сделанная худредами табличка «Не работает». Изготовить ее, конечно, гораздо проще, чем раз и навсегда отремонтировать старинную машину. Раньше лифтерша прикрепляла клочок бумаги с собственноручно нацарапанными каракулями. Женя медленно поднималась на свой пятый этаж, автоматически кивая коллегам, с трусливым видом школьниц сбегающим с работы.

— Я вас сегодня целый день ищу! — Сердитый голос застиг Женю в пролете между третьим и четвертым этажами возле стенда с соцобязательствами. — Слышали, что в гор-коме-то устроили! — не спрашивала, а возмущалась Аврора Ивановна. — То же самое сделали со мной в приемной комиссии. Кузьминична науськала! Ее рука! Но я этого так не оставлю! Я еще напишу роман про них всех, на весь мир ославлю! Вот разделаюсь со всеми делами — и засяду! Я специально с дачи приехала!

Женя даже не попыталась прервать этот мутный поток сознания и покорно ждала, когда же Аврора Ивановна дойдет до цели своего визгливого монолога. О том, что цель имеется, говорили хитренькие бегающие глазки и суетливые руки, нервно теребящие бахрому павлово-посадской шали. А спрашивать, как же она могла искать Женю целый день, если заседание приемной писательской комиссии наверняка недавно только закончилось, спрашивать, при чем тут пенсионерка Анна Кузьминична, которая никогда не была ни членом приемной комиссии, ни членом Союза, спрашивать — о каком романе может идти речь, если даже свои переводы с украинского она не рискует отдавать в печать до тех пор, пока по ним не пройдутся несколько редакторов, возведенных для этого в ранг закадычных подруг, — спрашивать об этом — значит запутать и без того неясную дорогу к цели.

— Меня может спасти только отзыв мэтра! — Аврора Ивановна заговорила таким тоном, как будто именно Женя виновата во всех ее бедах и теперь просто обязана ее выручать. — Только отзыв Кайсарова может заткнуть им глотки… — И еще быстрее затараторила, по-своему истолковав Женину растерянность: — Вы не думайте, я не верю тому, что про вас говорят. Я знаю, вы не могли украсть у Кайсарова не только рукопись, но даже лист из нее…

Женя отшатнулась, как будто ее ударили. От слова «украсть» ей стало больно.

— Кайсарова сегодня похоронили, — прошептала она и побрела к себе в редакцию.

Чужой кабинет, хотя на зеленой табличке золотыми буквами написано, что ее. Тут долгие годы Вадим сидел, но Сергеев в последние дни своего правления сумел его выпроводить и отпраздновать победу, пиррову. Почти целый год помещение пустовало, никто не решался на него посягнуть. И только за день до появления нового директора Вадим, как бы случайно заглянув в Женину клетушку, пробормотал после общих фраз: «Чего ты тут теснишься? Садись-ка в мой бывший кабинет». И через полчаса рабочие, которых, бывало, неделями не допросишься, перенесли стол, сейф, навесили полки и постелили ковер. Но все так и осталось чужим, особенно стены, обитые светло-коричневым пластиком, не только не пропускающим воздух, но, кажется, выделяющим ядовитые испарения.

Посередине стола лежали две стопки: одна из бумаг — договоры с авторами, объяснительные записки и рапортички подчиненных о проделанной работе с комментариями плановиков. Кажется, Андрей обещал отменить эти бессмысленные отчеты, а при Сергееве какие баталии были! Сколько сил и времени тратили редакторши на доказательство того, что чтение литературных журналов и газет должно входить в норму выработки…

Или редзаки, редакторские заключения. Часами заседали, чтобы решить, когда их писать — сразу после получения рукописи или перед сдачей ее в набор, хвалили тех, кто целые трактаты сочиняет на десяток страниц, но большинство-то скатывало их у соседа, изменив только имя автора, и никаким документом это пустословие служить не могло, да и подправить там все можно было в любой момент. Зачем это бумагомаранье, если судьба рукописи решается включением или невключением ее в план?

Другая стопка — сигнальные экземпляры. Сегодня в ее редакции родилось две книги. Женя с тревогой и любовью взяла верхний кирпичик. Шрифт отличный, правда, золота многовато — в тираже-то все осыплется. Переплет из гладкого, похожего на лайковую кожу, балакрона. Бумага тонкая, белоснежная. Внимательно, по буквам, прочитала титул, выходные данные — там ошибки сразу бросаются в глаза начальству. Полистала — уже для себя — страницы со знакомыми стихами. Тарковский…

Вторая — с тетрадкой иллюстраций. И тут Женя оторопела — под портретом Герцена написано: «Н. А. Герцен». Судорожно перелистнула дальше, надорвав страничку, и в конце увидела женское лицо и подпись: «А. И. Герцен». Все внутри задрожало. Чья ошибка? Позвонила в производственный отдел. Там сразу закричали, что тираж уже отпечатан, исправить ничего нельзя, и ехидно так, подленько заметили: «Сверку надо было внимательно читать. Смотреть, что подписываете». А вдруг и правда я проворонила? Женя перестала соображать, страх усадил ее на место и услужливо подсунул оправдание бездействия: мир-то не перевернется, если книга с ошибкой выйдет. Уж как-нибудь читатели разберутся, где Александр Иванович Герцен, а где его жена. Но уже через пять минут она слушала голос секретарши, сообщающий, что Вадим Вадимыч у директора. Женя припудрила горящие щеки, осторожно, как мину замедленного действия, взяла книгу и побрела к начальству.

— Короче! Вадим Вадимыч, это надо исправить, даже если придется сделать выдирку! За счет того, кто допустил ошибку! — Андрей был чем-то взбешен и, казалось, обрадовался, что именно на Жене может сорвать свой гнев. — Смотри, если окажется, что ты виновата!

— Что же ко мне не пришла сперва, мы бы по-тихому все исправили, а теперь, понимаешь… — Вадим открыл свою дверь и пропустил Женю вперед.

Что «теперь»? Ну, даже если она и редактор ошиблись — а это еще не доказано — что же «теперь» — с работы выгнать, убить? В большинстве книг столько наглого вранья, преднамеренных искажений и умолчаний, что незнамо сколько лет разгребать надо! А больше всего, как при Сталине, боятся случайных и неизбежных опечаток. Но все равно, чувство вины не давало покоя…

Домой пошла пешком, споткнулась, упала, порвала новые брюки, расшибла коленку, а рука так вспухла и заболела, что поковыляла в поликлинику. Оказалось, нужно в травмопункт, в совсем незнакомом месте. Там пришлось сидеть в очереди из пьянчужек и алкоголиков мужского и женского пола.

Пышноусый хирург Жениного возраста, из тех, кого называют «настоящий мужчина» — решительный, ироничный, стал проявлять к ней неподдельный интерес, когда записал в карточку место работы. Травма оказалась пустяковой и большого внимания не требовала.

На следующий день приехала на работу на полчаса раньше, к открытию производственных служб. Валерия Петровна встретила с праздничным видом: в восемь утра, дозвонившись до типографии, она уже знала, что ошиблись там, при верстке иллюстраций.

— Тираж еще не отпечатали, успели все исправить. Благодарили… Пойдите к директору, обрадуйте его.