Смена командования не ускорила начало наступления. Монтгомери был не менее осторожен и методичен, чем Окинлек, и пока он не получил все необходимые ресурсы, войска не сдвинулись с места. Наступление началось 23 октября со второго сражения при Эль-Аламейне, в котором 8-я армия одержала важную победу. Она стала началом большого пути и масштабного отступления германо-итальянских войск в Северной Африке. «До Эль-Аламейна мы не знали побед, после Эль-Аламейна мы не знали поражений», – опишет Черчилль произошедшую метаморфозу{336}. На самом деле, поднимавшаяся заря триумфа была не столь яркой. Да и война за прошедшие два с половиной года с момента назначения Черчилля премьер-министром кардинально изменилась. Появились новые силы, которые диктовали свои условия и определяли политику, на которую британский премьер мог оказывать ограниченное влияние. Впереди Черчилля еще будут ждать кризисы и разочарования. Хотя и прошлое также хранило немало ключевых решений, которые будет не лишне упомянуть.

Война с союзниками

Обсуждения и убеждение коллег-политиков и военных были лишь верхушкой айсберга общего управления войной, требующего личного участия британского премьер-министра. Путь к победе для Британии, а значит, и основные усилия в ее достижении пролегали не через Лондон и не через Каир. Путь к победе был сосредоточен в отношениях между союзниками, в которых за ширмой решения общей задачи скрывались разные цели и средства их достижения. В таких условиях многое зависело от личных коммуникаций и дипломатических способностей с умением отстаивать свои взгляды и искать выгодный компромисс. «Я ухаживал за Сталиным, как молодой человек должен ухаживать за девушкой», – признавался Черчилль. Схожие мысли он высказывал и в отношении президента США, с которым «самым тщательным образом строил свои отношения». «Послушайте! – жаловался он де Голлю. – Я лидер сильной и непобедимой нации, но каждое утро я просыпаюсь с мыслью, как удовлетворить Рузвельта и умиротворить Сталина». Подобные коммуникации и связанные с ними обхождения и унижения вряд ли были приятны. Но иного выхода у Черчилля не было. Британии нужна была победа, а для этого ей нужны были союзники. «Хуже союзников может быть только война без союзников», – неоднократно повторял наш герой в годы войны{337}.

Отношения между Черчиллем и Рузвельтом были установлены осенью 1939 года, когда президент направил первому лорду Адмиралтейства личное послание с предложением начать взаимодействие. Черчилль согласился. Между двумя политиками завязалась оживленная переписка, превысившая почти 2 тыс. посланий и прервавшаяся с кончиной Рузвельта. Кстати, последнюю телеграмму – 12 апреля 1945 года – президент подготовил за несколько часов до смерти. В отличие от своих предшественников, с настороженностью относившихся к США, Черчилль изначально был убежден, что Британия не в состоянии одержать победу в одиночку и ей необходима помощь трансатлантического партнера. В разговоре с Рандольфом спустя несколько дней после своего назначения на пост премьер-министра он поделится своим планом выиграть войну: «Я втяну в войну Соединенные Штаты». Но у американцев были свои виды. Они придерживались холодной расчетливой политики, стараясь в первую очередь удовлетворить свои интересы. Испытывая в мае 1940 года сомнения относительно дальнейших планов британцев продолжать войну, они попытались заполучить Королевский флот. Пока Черчилль настойчиво просил о срочной помощи, Рузвельт попросил премьер-министра Канады Макензи Кинга убедить метрополию направить свой флот в Новый Свет. Многоходовая комбинация начала плестись за спиной британского премьер-министра, который, узнав о ней, отреагировал, как и следовало, негативно. «Мы должны позаботиться, чтобы американцы не полагались чересчур самоуверенно на перспективу крушения Британии, из которого они извлекут британский флот и обязанность охраны Британской империи без самой Великобритании»{338}.

Когда стало очевидно, что Британия не согласится на сепаратный мир, Черчилль ждал, что Новый Свет придет на помощь Старому. Особенно после массированных бомбардировок, которым подверглись британские города. «Поймите, – заявил он де Голлю в августе 1940-го, – бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут в США такую волну возмущения, что Америка вступит в войну». Незадолго до этого он высказал схожую мысль премьер-министрам доминионов: «Зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет США в войну». При этом Черчиллю, который рассуждал в контексте психологической войны, был более важен факт вступления США в войну, чем отправка на Туманный Альбион солдат для непосредственного противостояния с противником. Но США не торопились переступать через черту нейтралитета, сочувствуя страданиям англичан издалека.

Если участие США в войне было для дипломатии британского премьера задачей-максимум, то задачей-минимум стало получение эсминцев, в которых Королевский флот испытывал острой дефицит. Пусть даже речь шла о передаче устаревших и не приспособленных для ведения боевых действий кораблях. Даже эта помощь позволяла заткнуть некоторые дыры в реализации военно-морской стратегии. После утомительных уговоров и переговоров США согласились предоставить 50 старых эсминцев времен Первой мировой войны в обмен на право использовать в течение 99 лет восемь британских военно-морских и военно-воздушных баз в северной и южной частях Атлантического океана. Для Черчилля этот обмен был неприятен двумя моментами. Во-первых, вновь рассуждая с позиции психологической войны, ему было важно представить передачу эсминцев как бескорыстную помощь США сражающейся Британии, а не обычную сделку. Во-вторых, за передачей баз следовали передача власти и ослабление геополитических позиций своей страны. Но ему ничего не оставалось, как принять эти условия. Хотя польза от этой сделки получилась сомнительной. К концу 1940 года с учетом ремонта в строй вступили только десять кораблей. «Американцы с энтузиазмом аплодируют героическим поступкам, которые совершают другие», – сардонически констатировал Черчилль, правда, в ближнем кругу{339}.

На схожих условиях США помогали и в отношении поставок других необходимых ресурсов. Только вместо баз расплачиваться приходилось долларами или золотом, которое таяло у британцев, словно кусок льда под раскаленным солнцем. За год войны Великобритания заплатила США наличными почти 4,5 млрд долларов за продовольствие и материальные средства. «Мы не получили от Соединенных Штатов ничего, за что бы мы не заплатили, а то, что мы получили, не сыграло большой роли в нашем сопротивлении», – констатировал Черчилль в конце 1940 года. Не мучаясь сантиментами, Дядя Сэм продолжал требовать свое. Война войной, а бизнес есть бизнес. В одном из эпизодов, столкнувшись с проблемами платежеспособности представителей Британской империи, Рузвельт направил крейсер к военно-морской базе около Кейптауна, где хранилось 50 млн фунтов британского золотого запаса в Южной Африке. Черчилль сравнил такой поступок с поведением «шерифа, отнимающего последнее имущество у беспомощного должника». Свое сравнение он, правда, из письма президенту удалил. Но понимая, что отношения между двумя странами постепенно заходят в тупик, Черчилль направил Рузвельту в начале декабря 1940 года развернутое послание (объемом 4 тыс. слов), в котором ясно дал понять, что для ведения боевых действий и защиты Острова срочно нужны техника, припасы и вооружение, но с заключением каждой новой сделки Британия неминуемо приближается к банкротству. Он считал «в принципе неверным и фактически взаимно невыгодным, если бы в разгар этой борьбы Великобритания лишилась всех своих активов и оказалась раздетой до нитки после того, как победа будет завоевана». Впоследствии Черчилль скажет, что это письмо стало «самым важным, которое я когда-либо писал»{340}.

Рузвельту, который не видел пользы от банкротства и поражения Британии, было над чем задуматься. В его сознании стали постепенно прорастать ростки расширения геополитической роли США. В начале января 1941 года он выступил с известной речью о «четырех свободах»: свободе слова и высказываний; свободе поклоняться Богу тем способом, который каждый человек себе изберет; свободе от нужды и свободе от страха. «Свобода означает господство прав человека всюду, –