– Вы меня не запугаете, – сказал Кадиш..

– А вы – меня. Хочу предупредить: в нашей стране легче пропасть, чем спрятаться. Гораздо легче.

– Так вы не будете платить? – Кадиш уже был на грани истерики. – Быть такого не может! – заорал в трубку и заключил, уже тихо и подавленно: – Значит, не будете, оставите их у меня.

– Вот именно, – подтвердила она. – Наконец-то дошло. Вы – просто редкий молодец. Выдающийся ум.

До синагоги Благоволения Кадиш добрался, когда уже стемнело. Он сидел на скамье – прошлой ночью он под ней спал – и смотрел на мешок с костями в раскрытом ковчеге. Смотрел неотрывно, даже когда спустилась ночь.

О чем остается думать человеку, с рождения обреченному на провал, когда провал наступил? Кадиш всю жизнь стремился к масштабным свершениям и не позволял бесконечной и непрерывной череде промахов низводить его с высот. Знай он то, что знает сейчас, он жил бы иначе. Не боялся бы, что придет к такому финалу. Всю жизнь Кадиш опасался, что ему не миновать провала, и так оно и вышло, чему же он теперь удивляется? Особенно при том, что его уже вообще ничего не удивляет.

Просидел ли он в темноте несколько минут или часов, Кадиш не знал. Он сосредоточенно думал обо всех ошибках, которые совершил за жизнь и которые ошибками не считал. Ни один из его промахов не был, на взгляд Кадиша, серьезным, но каждый раз, не завершаясь ни успехом, ни крахом, продвигал его по пути к центральной точке. Хоть Кадиш и провел всю жизнь в погоне за удачей, ему никогда не приходило в голову, что могло быть и так: ничего особо значительного он бы не достиг, но и на дно, как сейчас, не скатился бы, а все сложилось бы просто-напросто сносно.

Как ни посмотри, ясно одно: жизнь была к нему несправедлива. Если, как считали прихожане синагоги Благоволения, Бог есть, Кадиш в число Его любимцев не попал.

Но сейчас ему выпал счастливый случай, решил Кадиш. Сколько его планов пошло насмарку, сколько проектов погорело, но на этот раз у него все получится.

То, что кости остались у него, – не случайно. И история с выкупом не случайна, как не случайны и его прежние ошибки. Но отныне он обратит все это во благо. Пусть Господь всегда взирал на него с презрением, сейчас он заставит Его улыбнуться. Улыбнуться ему, Кадишу.

Стараясь понять, что он мог бы уладить, мог бы исправить, Кадиш больше всего мучился из-за Пато. Зачем он пытался достать для Лилиан эти деньги, не надо было этого делать. Она хотела выкупить живого сына, но он-то, он твердо знал: сын мертв.

Мертв, как и тот, чьи кости перед ним.

Пато был мертв, как эти кости.

Лилиан прижала дверь ногой, но Кадиш попытался протиснуться в квартиру.

– Ты знаешь, который час?

Была середина ночи.

– Нет, – ответил Кадиш, не кривя душой. Он и впрямь потерял счет времени.

– Ты что, не мог подождать до утра? Пришел бы утром: чужим по ночам приходить не положено.

Он посмотрел на порог, твердо поставил на него ногу.

– Я вернулся, чтобы все исправить.

– Исправить можно, только если Пато вернется, если Пато будет вне опасности. Скажи, что ты этого добился, что ты и правда герой, за которого всегда себя выдавал.

Кадиш стоял и молчал. Она велела ему достать деньги – несметную сумму, – а он деньги не достал. По ее тону ему стало ясно: она этого и не ждала.

– Как ты мог явиться с пустыми руками? Вот чего я не понимаю.

– И вовсе я не с пустыми руками, – сказал Кадиш. И так оно и было. – Я кое-что принес.

Теперь и Лилиан замолчала в ожидании, гадала, что Кадиш собирается ей показать: ведь ей нужно было одно – деньги для спасения сына.

– Я принял решение, – сказал Кадиш. – За нас обоих.

Лилиан моргнула. Она свыклась с тем, что муж вечно все понимает навыворот.

– От тебя этого не требовалось, Кадиш. Решение уже принято. Требовалось, чтобы ты помог провести его в жизнь.

– Я старался. И мне это почти удалось. Ты могла бы мной гордиться. Беда в том, что убитого сына к жизни не вернуть. Как ни старайся и как бы ни старался даже лучший из людей.

Приподняв ногу, Кадиш легонько стукнул по порогу. Когда они въехали, порог был белым, но со временем камень почернел и был весь в пятнах: они вечно ходили туда-сюда, не один миллион раз пересекали этот порог три человека, живших каждый своей жизнью в этой квартире.

Кадишу ничего не оставалось, как сказать:

– Пусть не ради тебя или меня, но ради Пато – мы должны его похоронить. Время пришло, Лилиан. Мертвый сын – больше мне нечего тебе дать. Вот почему я здесь. И вот что я принес. Я принес его кости.

Лилиан прошла с ним через все испытания, всегда была ему поддержкой, знала его, как никто другой. И поглядев на него, поняла: прежнего Кадиша больше нет. Этого человека она не знает.

Лилиан отпрянула, сделала полшага назад, и Кадиш – он напирал на дверь – споткнулся и ввалился в квартиру. Как приятно войти в свой дом, пусть и на полшага.

Тяжелая дверь с маху ударилась о стену, резная полочка свалилась. Лилиан смотрела на полочку точно так, как Кадиш смотрел на порог. Хорошо, что полочка упала, это даст ей время собраться с мыслями, обрести дар речи, попробовать понять этого незнакомца.

– Кости? – ошарашенно переспросила она.

– Да, – ответил Кадиш и показал ослабевшей рукой на лестничную клетку.

– Не может такого быть. Ты не мог пойти на такое. Всему есть предел, Кадиш.

– Клянусь, – сказал он. – Сейчас покажу. – Он взглянул на часы. – Надо торопиться. Чтобы перелезть через стену Благоволения, лучше времени не найти.

Лилиан не стала колотить его по груди, не повысила голос – только встала в дверях и посмотрела поверх плеча мужа на лестничную клетку.

Кадиш, вывернув шею, посмотрел туда же. И снова сказал:

– Идем. Идем, покажу.

Лилиан не стронулась с места. И Кадиш не стал ее торопить. Тишину нарушало лишь ее прерывистое, частое-частое дыхание.

– Мать узнает, – сказала она. – Мать узнает своего сына, почувствует, когда он рядом. Не знаю, что там у тебя, Кадиш, но клянусь жизнью, это кости не Пато. И раз это кости другого человека, да поможет тебе Бог. Уноси их и делай с ними все, что тебе нужно.

Кадиш кивнул. Кадиш все понял. И, не спуская с жены глаз, пятился и пятился, пока за ним не закрылась дверь. А потом поднял лежавший возле лифта мешок и пошел по лестнице с таким чувством, что вниз спускается не один покойник, а два. Свет он зажигать не стал: и так знал каждую ступеньку.

Да, для кладбища лучше времени не найти, к тому же рядом с могилой его матери – участок Одноглазого. Могильный камень был еще хорош, а его имя Кадиш в свое время уже сбил. Что ж, зубило годится не только для того, чтобы сбить имя. Им можно выбить на камне и другое имя. Что же касается костей, места рядом с Одноглазым хватит. Старик всегда был человеком компанейским, возражать не станет.