Однако Екатерина и сама не хотела терять шанс на сближение. Она написала любезное письмо фавориту Ивану Шувалову, предлагая забыть старые разногласия. Эпистолу повез Лев Нарышкин – близкий друг всех и каждого. По возвращении он рассказывал, что Иван Иванович, прочтя послание, пришел в восторг и бросился на колени перед образом, благодаря Бога за долгожданное примирение.

9 ноября Уильямс включил в донесение на родину письмо великой княгини: «Сегодня побывал у меня посланный от Шуваловых; они недовольны тем, что великий князь и я не одобряем новый союз России и Франции, каковой именуют своей системой и почитают оный весьма благотворным. Мне была предложена всецелая их преданность и милостивое отношение императрицы… ежели им будет обещана протекция моя в будущем и принята их политическая система. На сие я ответствовала, что до тех пор, пока я прикосновенна к политике, ни при каких обстоятельствах и ни под каким видом не одобрю новую их систему, поелику всегда выступала за союз с Англией и противу Франции… что великий князь никогда не согласится с этой системой и, напротив, ежели будет то в его власти, жестоко покарает тех, кто сотворил ее»552.

Можно не сомневаться, что сэру Чарльзу переговоры были представлены в самой благоприятной для Лондона трактовке. Однако, по здравом размышлении, картина для посла вырисовывалась безрадостная: с Англии взяли деньги, не исполнили ни одного обещания, да еще и достигли видимости согласия над трупом субсидной конвенции. Русские, по обыкновению, радовались, обманув иностранца. Как предупреждала сэра Чарльза Екатерина во время их первого разговора: Россия очень трудная для работы дипломата страна.

Сама великая княгиня могла себя поздравить. Конечно, переворот не состоялся. Но еще вопрос, действительно ли она на него рассчитывала. Зато в качестве посла вернулся Понятовский, и Шуваловы этому не препятствовали. Что было едва ли не главным результатом временного примирения.

«Среди визитов, которые я, по протоколу, нанес в начале своей деятельности в Петербурге, было посещение сэра Вильямса, – вспоминал Станислав. – …Я до сих пор не могу без волнения вспоминать слова, им мне сказанные.

– Я люблю вас, вы мне дороги, как мой воспитанник… но что до ваших обязанностей, то запомните: я отрекусь от вас, если дружеские чувства ко мне заставят вас пойти на… малейшее безрассудство, противоречащее интересам вашей нынешней миссии»553.

Дело в том, что Фридрих II уже напал на Саксонию и польско-саксонские войска во главе с королем Августом были сначала заперты в лагере под Струппеном, а потом разбиты. Представитель воюющей страны не мог встречаться с дипломатом, чья держава поддерживала Пруссию.

Как же вышло, что посол, приехавший в Петербург специально заключить конвенцию против Фридриха II, оказался в числе «союзников» прусского короля? Еще в 1750 г. сэр Чарльз был направлен в Берлин в качестве посла. В тот момент сама мысль об улучшении англо-прусских отношений казалась британским дипломатам абсурдной, и Уильямс выполнял функции высокопоставленного шпиона. Через пять месяцев его фактически выслали. Он терпеть не мог Фридриха и заявлял, что «предпочел бы быть обезьяной на острове Борнео, нежели подданным прусского величества»554.

Прибыв в Петербург, на аудиенции у Елизаветы Петровны Уильямс произнес приветственную речь, призвав русскую государыню «способствовать миру и тишине в Европе» и употребить «свою бесчисленную силу к благополучию своих союзников». Уже к августу 1755 г. основные положения конвенции были согласованы. В этот момент англичане действовали в одной упряжке с австрийцами, вместе готовясь выступить против Фридриха II. Посланник Марии-Терезии граф Эстергази не без удивления заметил, как живо интересуется подробностями переговоров внешне вялая и апатичная Елизавета. «Русская императрица говорила обо всех этих деловых вопросах с большим пониманием и с большей ясностью, чем ее министры»555, – доносил он в Вену 10 сентября 1755 г.

30 сентября англо-русское соглашение было подписано. Скорость, с которой сэр Чарльз устроил дело, свидетельствовала не только о количестве розданных им денег, но и о недюжинных способностях переговорщика. Парламент воспринял акт на ура и ратифицировал 269 голосами против 69. Было сказано много добрых слов о «древнем и естественном союзнике» – России.

И тут роль ахиллесовой пяты Англии сыграл Ганновер. Многие британские политики высказывались за морскую войну с Францией, предлагая оставить Фридриха континентальным союзникам, в первую очередь Австрии. Судьба Ямайки, по их словам, должна волновать короля больше, чем родное немецкое княжество. Георг II думал иначе.

Особая чувствительность британской монархии в вопросе о Ганновере позволила прусскому королю опрокинуть уже сложившийся против него союз. При всем бахвальстве и наглой браваде, с которой Фридрих умел третировать своих врагов, он лучше кого бы то ни было в Европе сознавал, какую силу представляют собой медлительные и плохо управляемые русские войска556. Убежденный, что без британской субсидии Елизавета не выставит армию, а Австрия не сможет предоставить союзнице серьезные суммы, Фридрих пошел на соглашение с Лондоном. Он заявил, что готов гарантировать Георгу II Ганновер от посягательств извне – подразумевалась Франция.

С июля 1755 г. начались консультации английского и прусского кабинетов. Сведения о них не могли не просачиваться в Петербург, так же как в Лондоне догадывались о попытках сближения России и Франции. И то и другое в равной мере затягивало ратификацию. Ибо «древние и естественные» союзники не знали, каково будет их завтрашнее положение относительно друг друга.

Понятовский рассказал ту часть истории, которую видел своими глазами: «Вильямсу удалось добиться быстрого успеха, поразившего всех, кому были знакомы медлительность русского двора тех времен и нерешительность императрицы Елизаветы… Посол предвкушал уже вознаграждение… Однако вместо свидетельства о ратификации курьер привез из Лондона письмо государственного секретаря, содержавшее такие строки: “Вы навлекли на себя немилость короля, уронив его достоинство тем, что ваша подпись на документе стоит после подписей русских министров…”

Он подписался первым на экземпляре, оставшемся у русских, в то время как они действительно расписались первыми на экземпляре, посланном Вильямсом своему монарху… Казалось, нет ничего проще, чем исправить ошибку. Русские министры… без труда согласились обменять экземпляры, и курьер Вильямса вновь отправился в путь». Но когда он «привез наконец желанную ратификацию в Петербург, декорации уже переменились»557.

Последние слова очень деликатны. В действительности декорации с грохотом рухнули на сцену, придавив актеров. Первым пострадал Уильямс. Ратификация была вручена в Петербурге 1 (12) декабря 1755 г. А через четыре дня – 16 января – в Вестминстере Англия и Пруссия подписали другую конвенцию, как гром поразившую прежних союзников. Россия заявила, что договор Георга II и Фридриха II невозможно «сообразить» с «должной между союзниками откровенностью»558.