Находясь в непосредственной близости от стола, Илья, наблюдая за действиями полковника, думал об одном: «Кто мог проинструктировать Гришина, если доступ к архиву имел только отец?»

На исходе второго часа Гришин, вытянув вверх руки, издал протяжный, похожий на возглас облегчения стон.

— Всё! Ознакомление закончено.

Глянув на восторженное лицо гостя, Богданову ничего не оставалось, как задать интересующий их обоих вопрос:

— И каков вывод?

— Выводы будет делать специалист, что помог мне подготовиться к знакомству с архивом.

— Специалист? — от неожиданности Илья ощутил слабость в ногах, причём такую, что пришлось схватиться за край стола. — Кто такой? И откуда человеку этому известно про архив?

— Секрет фирмы.

— Секрет? Как же мне надоело это слово. За последние три месяца его приходилось слышать чаще, чем другому за всю жизнь.

— Удел любопытных. Бог наградил вас даром раскрывать тайны. Пользуйтесь, пока он вам благоволит.

— Как могу пользоваться, если не знаю, знаком я с этим вашим специалистом или нет?

— Ещё как знакомы! — зашёлся хохотом полковник.

Последняя фраза должна была ввести Богданова в состояние транса, и тот уже начал входить в него, как вдруг Гришин решил разрушить им же выстроенную западню, чем поверг Илью в ещё большее недоумение.

— Хотите, организую встречу?

— Встречу? — правая бровь Богданова начала дёргаться. — Шутите?

— На полном серьёзе. Примите одно из условий, и невозможное станет возможным. Встреча должна состояться здесь, в этом доме.

— Не понял.

— Чего непонятного? Вы дадите возможность нашему общему знакомому встретиться с архивом лично.

— Зачем? Вы ведь всё проверили.

— Одного раза недостаточно. Бумаги должен просмотреть тот, кто знает об их содержании. В противном случае Лемье откажется от сделки. Он вообще заявил, что не выплатит ни копейки, пока не получит стопроцентных гарантий, что в хранившемся в вашем доме архиве есть досье на «луч смерти».

— Надо подумать, — произнёс Богданов, стараясь удержать взгляд Гришина. — Соглашусь, сколько дадите времени, чтобы подготовиться к встрече?

Вопрос был задан не из желания выиграть минуту — другую, куда важнее было дать Гришину понять, намёк на то, что есть кто-то ещё, кто знает об архиве, не отразилось на уверенности в правильности выбранных действий.

Фокус не удался. Полковник даже не стал раздумывать:

— Нисколько. Лемье на нервах. Подкосили шесть дней, что вы отняли у него на решение вопросов с матушкой.

— Но ведь этап ознакомления с архивом состоялся, и у вас есть, что сообщить.

— Есть. Но это не решение проблемы. Отодвинув сроки, я лишу проект доверия.

— Попытайтесь убедить Жака. Тот поговорит с отцом.

— Исключено. Жак, как и родитель, не доверяет словам. Единственное, что может сыграть роль аргумента, это заключение того, кого вы должны допустить к работе с архивом.

Богданов хотел было произнести что-либо в ответ, но, не найдя нужных слов, подёргал за цепь, словно пробовал, надёжно ли та прикреплена.

— Скажите полковник, чего вы добиваетесь?

— Чтобы вы допустили к архиву моего человека.

— Зачем?

— Затем, чтобы знать, тот ли это архив.

— Я не об этом. Какова истинная цель задуманного вами предприятия? Заполучить архив без денег? Смешно спрашивать. Вы ведь не мальчик, верно? Мало того, вам даже не сорок. Надеяться на то, что миллионы пригодятся на том свете, глупо.

Была мысль, что вы, кинув Лемье, попытаетесь продать бумаги другим людям. Но и её пришлось отбросить по тому, как жадность не ваш удел. Под видом стремления прожить остаток жизни, ни в чём себе не отказывая, кроется нечто другое. Вопрос что? Что может заставить человека быть столь устремлённым?

Я долго думал. И признаться начал сомневаться, а вдруг человека в самом деле интересуют деньги. Но за час до вашего появления в Никольском я вдруг понял, чего добивается Гришин.

— Чего же?

— Того, что может быть превыше отчеканенной свободы.

— Отчеканенная свобода? — неподдельное удивление промелькнуло в глазах полковника. — Надо же, думать не думал, что двумя словами можно так точно охарактеризовать суть денежных знаков.

— Охарактеризовать можно всё, упоение властью в том числе. Другое дело- представить себя личностью в масштабе планеты! Вот в чём кураж! Это не стакан и даже не ведро адреналина, море кайфа, оттого что человек ни от кого никогда не будет зависеть.

Илья замолчал по причине нехватки воздуха. Дыхание сковало так, словно говорил он не о полковнике, а о самом себе.

Гришин же наоборот, сжавшись подобно пружине, нервно подёргивал цепью. Лицо, отражая ненависть, было мрачнее тучи.

Почувствовав, насколько противник проникся произнесёнными им словами, Богданов продолжил говорить с ещё большим остервенением.

— Я даже вижу заголовки в газетах: «Полковник ФСБ — властелин мира». Точь — в -точь, как когда-то называли Николу Тесла.

Цепь зазвенела так, будто разлетелась по звеньям.

По тому, с какой решимостью Гришин вскочил с места, стало ясно, ответ будет не менее дерзким. Раздувая ноздри, полковник готов был кинуться на Илью с кулаками, что заставило того вскочить следом. И если бы не отлетевший в сторону стул, грохот которого подействовал на обоих, подобно гонгу, извещающему об окончании боя, неизвестно, чем бы всё закончилось.

Стоя, друг против друга, оба пыхтели так, будто провели на ринге три раунда жесточайшего боя.

Первым опомнился Гришин. Умудрённым жизненным опытом, тот скорее выплюнул, чем произнёс:

— Всё?

Илье захотелось утереться, что заставило сунуть руку в карман. Стоило же почувствовать прикосновение к ключу от наручников, как от гипнотического взгляда полковника не осталось и следа.

— Всё.

— В таком случае требую, чтобы с меня сняли браслеты. Что касается смысла, как вы выразились, задуманного мною предприятия, обещаю, расскажу всё, а может быть даже исповедаюсь, но только когда архив станет моим.

— Слово офицера?

— Слово.

Присев, полковник, вытянул левую руку вперёд.

— Снимайте.

— Снимать? — усмехнулся Илья. — Нет, уважаемый. Пока архив не переместиться в сейф, вы будете находиться в положении заложника.

Подойдя к сложенным в стопки папкам, Богданов, подхватив первую, сделал несколько шагов в направлении лестницы. Будучи на первой из шести ступенек, он вдруг отчётливо услышал, как непривычно зло и нервно звякнула цепь, словно и не цепь то была вовсе, а последний оставшийся в живых нерв Гришина.

Оказавшись не в состоянии совладать с собственным величием, полковник не знал, куда себя деть. Ему бы взреветь, начать колотить по столу кулаками. Не позволяла гордость. Вскочить, кинуть что-нибудь тяжёлое Илье в спину мешала цепь. Дав волю эмоциям, полковник попытался сдёрнуть наручник, но тот, впившись шипами в кожу, обагрил запястье каплями крови. И было в этом нечто символичное, будто не кровь то была вовсе, а свергнутая с престола гордыня. Упав с высоты собственного достоинства, при