следующий раз номер с цепью не пролезет, в этом можешь не сомневаться.

— Не пролезет, не надо. Пусть двигают на все четыре стороны.

— Двигают? — от удивления у Рученкова приоткрылся рот. — Ты знаешь, что значит для Гришина заполучить архив?

— Догадываюсь.

— Если догадываешься, должен понимать, добром это не закончится. Не захочешь отдать по — хорошему, заберут силой.

— Ага. Богданов — лох. Взял и за здорово живёшь отдал.

— Отдашь. Ещё просить будешь, чтобы взяли.

— С какого такого перепугу я буду просить Гришина, чтобы он взял у меня архив?

— С такого, что ты даже не догадываешься, на что способен этот человек. Всё что происходило до этого — детский лепет, я бы сказал, игра в кошки — мышки. Пока полковник действует в интересах Лемье, тебе ничего не грозит. Стоит процессу выйти за рамки допустимого, как в ход будет пущено всё, что имеется в арсенале ФСБ, вплоть до ареста тебя и Веры Ивановны.

— Мать- то здесь причём?

— Притом, что вы члены одной семьи. Коли так, Вера Ивановна должна была знать о хранившемся в гараже архиве.

— Должна была, но не знала.

— Ты дурак или прикидываешься? Архив — достояние государства. Не понимать этого — преступление. Когда-то Соколов- старший передал данные исследований сыну. Тот, спустя годы, проделал то же, передав бумаги журналисту Богданову. Богданов — сыну. На лицо сговор, в котором ты есть главное действующее лицо. Почему главное? Потому, что остальных нет в живых. Мне продолжать?

— Не надо, — почувствовав, как слова Виктора, проникнув в сознание, начинают рвать нутро на части, Илья попытался остановить друга.

Но тот был неудержим.

— Если учесть, что архив есть документация по суперсекретному оружию, вывод напрашивается сам собой: ты и Вера Ивановна, зная, что архив ищут, скрывали местонахождение, не соизволив поставить в известность соответствующие органы. Прибавь влияние полковника и можешь представить, во что выльется противостояние.

— И что мне делать?

— Искать пути решения проблемы, по возможности трудно просчитываемые.

— Что, если заявить куда следует? Рассказать о Гришине, о желании его продать архив Лемье. Дать прослушать записи бесед? Тебя привлечь как свидетеля?

— Заявить можно. Не исключено, что поверят. Нет только гарантий, что Гришин- вершина айсберга?

Богданов задумался.

«Руча прав. Гарантии отсутствовали, впрочем, как и уверенность в том, что у полковника не было запасного варианта. Гришин мог в одночастие поменять приоритеты, вместо Лемье занять сторону государства. Денег бы не получил, зато погоны генерала могли открыть другие, не менее весомые в отношении материальных благ перспективы».

— И что ты предлагаешь?

— Отложить разговор.

— Но ведь ты сам говорил, что полковник попытается провести меня вокруг пальца.

— Говорил. Будь другие варианты, зациклился бы я на Гришине? Да не в жизнь. Сколько крови высосал. Мне бы убить его. Нет же, вместо того чтобы счёты сводить, вынужден играть роль предателя.

— Никакой ты не предатель. Сторону Гришина принял, чтобы помочь мне.

— Так — то оно так. В то же время изображать добродетеля перед тем, кто пытался сжить со свету.

Не договорив, Виктор поморщился. Было видно — на душе скребут кошки.

— Тем не менее ты должен это сделать, — почувствовав, что напряжение пошло на спад, произнёс Богданов. — Хотя бы ради того, за что отдали жизни Иван и Александр Соколовы.

— Чего — чего, а убеждать Богдановы умели всегда. К тому же других вариантов всё равно нет. Так что, как не крути, а за линию фронта всё же придётся идти.

Как и предполагалось, стороны не открыли ничего нового.

Гришин на протяжении получаса вытягивал из зятя информацию, при этом, не обременяя себя игрою в лесть.

Виктор уверял, что информацией относительно намерений Ильи не располагает потому, что тот особо не распространялся.

Богданов ждал звонка от Виктора, нервно расхаживая по комнате.

Рученков должен был позвонить с минуты на минуту, однако время шло, а звонка как не было, так и нет.

Прозвенел звонок, когда нервозность Ильи должна была достигнуть пика.

Позвонили не по телефону, а в дверь.

Богданов не сразу понял, что надо бежать в коридор, а не хватать со стола мобильник и не орать подобно потерпевшему:

— Алло! Я слушаю.

На пороге стоял Виктор.

— Ты чего? — глянув на друга, проговорил Богданов

— Как чего? Ты сказал прийти, я пришёл.

— Я не про это. Почему не позвонил?

— Зачем, когда я здесь?

— Ладно, — махнул рукой Илья. — Проходи.

Сняв куртку, Руча не спеша повесил ту на вешалку. Пройдя в комнату, занял место на диване, огляделся.

— Будто не уходил.

— И я про то же.

Сгорая от нетерпения, Илья, облокотившись на спинку кресла, всем видом своим призывал друга приступить к рассказу.

Говорил Виктор недолго. Ещё меньше рассказ его был интересен.

Богданов же смотрел на друга так, будто тот должен был сообщить нечто такое, отчего эмоции заставят появиться интересу к словам.

Но как зачастую бывает, чем желаннее ожидание, тем больнее разочарование.

Стоило Рученкову замолчать, взгляд Ильи застлала пелена непонимания.

Обойдя кресло вокруг, сел, уставившись в рисунок ковра так, будто в замысловатости разноцветья узоров был зашифрован шифр испорченного настроения.

Изменения в настроении хозяина дома не могли не пройти мимо внимания Виктора, на что тот отреагировал со свойственными ему подковырками:

— Мальчик губы надул. Не до конца повзрослел, потому не понимает, что жизнь- штука злая, подчас жестокая, потому не всегда приятная.

— Можно без наставнических отступлений? — ощетинился Илья.

— Можно, — кивнув, Виктор плотнее прижался к спинке кресла. — Если надеялся, что Гришин начнёт раскрывать секреты, то ты не только заблуждался, но и не давал отчёта тому, с кем имеешь дело. Полковник не из тех людей, что могут снизойти до исповедания. Прежде чем что-либо произнести, сто раз подумает, и не факт, что слова окажутся правдой.

На какое-то время комнату накрыла тишина.

Оба понимали, что в ситуации, когда особо обсуждать нечего, разговор следует перевести в иное русло. В какое именно, не знал ни тот, ни другой.

Может быть, поэтому звонок дремавшего на столе мобильника был воспринят как посланник судьбы, словно та, прочувствовав возникшее между друзьями напряжение, решила снять его простым, но в то же время достаточно эффективным способом.

Глянув на дисплей, Виктор удивлённо пожал плечами.

— Кузнецов?!

Сколько длился разговор, определить было трудно. Рученкову показалось, что не больше минуты. Богданову — все пять.

Интерес состоял в том, как вели себя друзья.

Виктора охватило такое воодушевление, что тот вынужден был забыть про привычку не давать волю эмоциям. Выражение лица менялось на глазах, особенно, когда с уст начали слетать возгласы:

— Да ты