Непостижим, безотраден и поразителен этот страшный урок истории…

Но если иудейская биржа давала деньги без счета, то результат был достигнут «избранным народом» преимущественно через прессу.

Именно она привела сбитое с толку «культурное» человечество не только к тому, что для спасения «невинного страдальца» (точно не бывало других) пожертвования собирались в Японии и на Мысе Доброй Надежды, в Ванкувере и Сингапуре, в Марьиной Роще – под Москвой и на Вандименовой Земле; не только под гнетом общего неистовства военный следователь полковник Пати дю Клам оказался в том самом каземате, куда осмелился заключить изменника, а и сам предавший Дрейфуса суду, военный министр генерал Мерсье, лишь каким-то чудом спасся от каторжных работ в Новой Каледонии, т. е. от рабства у Ротшильдов же, арендующих там копи никеля и труд ссыльных, но и целая французская армия стала притчей во языцех, жертвой срама и отчаяния, не взирая на то, что среди крушения всего прочего она до процесса являлась излюбленным детищем всей Франции, ее цветом, радостью и надеждой, и что при всей тяжести тамошних налогов, парламент ничего для своей армии не жалел. Ассигновки же, открываемые без прений, достигли с 1871 года колоссальной суммы в 35 000 000 000 франков!..

Никто, быть может, лучше Дюринга (см. его «Еврейский вопрос») не нарисовал по этому поводу картины необузданного террора иудейской свистопляски в наши дни.

«Если король крыс еврейской прессы с миллионами своих хвостов когда-нибудь играл всесветную роль и жесточайшим образом морочил народы, издеваясь над ними с дьявольским бешенством, то это было в данном процессе и среди его воистину смехотворных откликов на обоих полушариях. Дело Дрейфуса показало воочию, до какой степени и в каких размерах усовершенствовалась воспитанная кагалом солидарность евреев по всем социальным слоям иудаизма, главным же образом в его классах – интеллигенции и публицистике, и как вредоносно умеет она разрастаться, обманывая все и вся ради своих целей. Франция, а за нею все народы, куда только досягал газетный благовест, должны были затянуть песнь песней о том, чего от них требовал иудейский унисон.

Вне всякого вероятия, нарастала масса чудовищной лжи, чтобы подтасовать так называемое общественное мнение, – в смысле, угодном кагалу. Что народ Иуд, хищное племя предателей, производит из своих недр повсюду изменников и, защищая этих изменников всякими средствами, даже выдает их за мучеников милитаристского и шовинистского судопроизводства, это, ввиду еврейских традиций, вещь совершенно понятная. Но для арийских народов не может не считаться позором безнаказанность попустительства в столь ожидовелом способе действий и в глупой наглости евреев, доведенной ими до таких омерзительных форм. С манерами тявканья и божбы торгующего в разнос жида. Там, где прежде слышалось только задорное пение галльского петуха, там под иудейскими носами стала изрыгаться злоба и хула на весь мир.

Одновременно с газетами грязнейшие литературные задворки с нравственной заразой своих лакейских романов были поставлены на ноги, чтобы скрыть Иудино предательство и спасти кагальный престиж. Жидки сумели эту золаированную Дрейфусиаду вспучить не просто в государственное, а в главное мировое дело прямо так, как бы случай их первородного греха вышел в этом fin de siecle новым, дополненным изданием в роскошном переплете и с золотым обрезом. Под всемирным пресс-папье. Этот золотой обрез новомодные Маккавеи повсюду и во всех углах совали в ничего не ведающие или не защищенные глаза. Лицемерное гуманничание вместе с притворной и сентиментальной филантропией явились тем, что в соединении с фальшивой игрой равенства там, где его не было и быть не могло, выразилось в добровольном бессилии арийских народов и открыло евреям возможность натянуть всем нам нос.

Процесс Дрейфуса показал, что раз еврея влекут на суд, иудаизм может вести себя с таким нахальством, будто оно ни что иное, как важнейшее и самодержавнейшее государство, а потому вправе укрывать своих сочленов от юрисдикции других, народов. В отпор столь «избранной» заносчивости уместны и отборные же, конечно, средства. Посему необходимо, прежде всего, подавлять иудейскую уверенность, будто свобода состоит в произволе еврея совершать преступления, ибо в противном случае наряду с саморазложением государств будет воздвигнут только один верховный политический принцип – L'Etat s'est le juif…

Между тем, средства устрашения и воздания считались, уже со времен Синая наиболее приличествующими по отношению к этой национальности в ее собственных рамках. Почему же иным, лучшим народам следовало бы остерегаться такого образа действий, которому в видах пользы для самих евреев должны были следовать их собственные вожди?!..»

Параллельно со взглядом Дюринга нельзя не упомянуть и о наделавшей столько шума брошюре Либкнехта. Оба автора – немцы, и оба категорически утверждают, что Дрейфус изменил Франции. Это очень важно по делу, где миллионы людей оказались шутами «всемирного кагала»…

Среди означенных условий вполне естественно, что на Западе уже появились «научные» руководства для фабрикации общественного мнения. Дело Дрейфуса – назидательное тому доказательство.

Внимательно ознакомиться с ним – долг государственного человека. В России же необходимо как можно ярче просветить на этом пути и всенародное сознание.[79]

Мы не предполагаем, разумеется, переходить к подробностям сказанного «Affaire», а остановимся только на двух обстоятельствах.

Создавая новую Трансафриканскую империю от Каира до мыса Доброй Надежды и встретив поперек своей дороги в Фашоде Францию, Англия стала грозить войной, хотя и не серьезно, а в действительности, быстро произвела другой, но мастерской шахматный ход. Через масонов был поставлен на сцену пересмотр дела Дрейфуса. Раздираемая усобицей, Франция не замедлила покинуть Фашоду.

Но евреи и масоны не удовольствовались этим. Дважды осужденный военными судами за государственную измену, еврей на глазах у всего мира разыграл, тем не менее, свою трагическую оперетку и дождался «дрейфусаровского» же министерства, а в апофеозе, по докладу единоплеменника своего Галифэ, как военного министра был помилован столь заслуженным панамистом, каким является адвокат Ротшильдов и по их же милости президент французской республики Лубэ-Позор (Loubet la Honte)…

Но лишенное стыда еврейство и мысли не допускало ограничиться этим в торжестве своем.

Оскорбив генералов, запятнав армию и унизив Францию, кагал не замедлил потребовать и полной реабилитации предателя. Однако, вопреки усилиям еврейства и соучастию властей, не удалось изобрести того нового обстоятельства, которое, за истечением всех сроков, только и могло хотя бы формально мотивировать вмешательство кассационного суда. Дабы не оборваться на этом, состав суда был заранее подтасован, и, не взирая ни на что, дело внесено было на пересмотр. Требовалось, понятно, решить его здесь же всецело, так как опасность нового обвинительного приговора и в третьем военном суде представлялась очевидной.