бывает. Мы рожениц одну к другой не подпускаем и цельный день моем да намываем все подряд. Потому я и прошу всегда кипятку да тряпок. Пусть старые лоскуты, лишь бы чистые. А мужики чё ж в этом понимают? Напялят фартуки да заляпают их кровью. Раньше точно так было, и я бы не рисковала, навряд ли теперь-то лучше стало.

У Астрид слезы наворачивались на глаза.

– Да не боись, Астрид. Ничё они тама не умеют, чего бы я не могла. Овца легше не родит, коли ее в Кристианию пригонят.

Прогулка

В конце февраля в Бутангене установилась мягкая погода. Астрид сидела у печки на втором этаже и вязала крохотную кофтюлю, первую из двух. Непривычно ей было сидеть без движения. А детки, один спокойный, другой беспокойный, толкались все чаще и сильнее.

Вдруг Астрид услышала шаги в коридоре ниже этажом, и в ней тут же проснулась невозможная надежда, что это Герхард, – еще не изжитый рефлекс, который скоро будет изжит.

Пришел мужчина. Сначала она различила ритм шагов, потом услышала, как по лестнице поднимается отец. Она выпрямилась и отложила спицы в сторону.

Отец постучался, коротко стукнув разок, и сказал, что к ней посетитель.

Им мог быть только один человек.

Да, внизу, в коридоре, стоял он, с запорошенными снегом плечами. Хозяева молча уставились на него; молодежь разинула рты. Выходит, пришло время бутангенскому пастору выполнить свое обещание и пригласить ее на прогулку, поняла Астрид.

Она завернулась в шаль и зашнуровала башмаки. Они вместе пошли прочь со двора, но, пока впереди не показалось озеро Лёснес, перекинулись лишь парой слов.

А там он спросил ее, когда ожидается разрешение от бремени.

– К концу апреля, – ответила Астрид.

Покосившись на пастора, она сообразила, что он пытается произвести в уме расчеты и понять, в какой же из летних дней его надежды обратились в ничто, и поторопилась исправиться:

– А может, и раньше. Не знаю, точно ли девять месяцев должно пройти, как сказано в Библии.

– В Библии? Я и не знал, что в ней говорится о беременности. Впрочем, я не все знаю, о чем в ней говорится.

– Да всем известно, что это длится девять месяцев. Надо только сосчитать время от благовещения Марии до сочельника.

Они приблизились к новой церкви, и Кай протянул Астрид огромный ключ. Отряхнув снег, они взошли на паперть, и Астрид отперла дверь. Солнечный свет щедро освещал высокие своды и стены, отделанные светлым деревом. Печки были не растоплены, и они оба не стали снимать варежки.

– Странно так, все пахнет новым, – сказала Астрид, озираясь по сторонам.

– Сюда скоро приедет епископ, – сказал Кай, – освятить церковь. Пока что это просто здание. Столяры говорят, им осталось доделать кое-что по мелочам, но они это твердят с Рождества.

Астрид двинулась вперед, к алтарю, но на полпути спохватилась и остановилась. Провела рукой по спинке скамьи, сколоченной из той же светлой сосны, что и пол.

– Аккуратно сделано, – сказала она. – Как ты хотел.

– Ну да, аккуратно.

– Но?..

– Но надо было не такую строить.

– А какую?

– Такую, как нарисовал Герхард. Я видел его рисунок.

Она подошла к окну – из него открывался великолепный вид на озеро Лёснес. Ближе к берегу возвышалась звонница. Ее бревенчатые стены еще сияли белизной; звоннице нужно будет просохнуть с год, прежде чем можно будет ее просмолить. До самого входа в нее снег был расчищен лопатой. Видать, туда принесли что-то тяжелое, оставив глубокие следы.

Швейгорд подошел чуть ближе, остановился и потрогал подоконник, еще не обшитый рейкой. Потом развернулся и направился к строгой, выкрашенной в белое кафедре, и к старинной купели из затертого стеатита; казалось, она тут не к месту. Только новый заалтарный образ играл яркими красками. Над ним висел простой темный крест.

Швейгорд пожал плечами.

– Сожалеть легко, – сказала она. – В новом всегда чего-то не хватает, из-за старого всегда расстраиваешься.

Он неуверенно кивнул. Она посмотрела на него и поняла, что эти слова, такие простые и очевидные для нее, были для него утешением и что он хотел бы слышать такие каждый божий день.

– Знала бы ты, как я сожалею, – сказал Кай Швейгорд. – Он умер из-за меня.

Она сказала, что он слишком строг к себе.

– Ты нас подвел, Кай. Это так. Но и я тебе добавила проблем. И ведь Герхард сам вывалил колокола в воду, а уж они увлекли его за собой.

– И все же… Именно я подтолкнул его к этому.

– Как же это вышло? Объясни, пожалуйста?

Кай Швейгорд не сумел дать ей ответа. Он молчал так долго, что Астрид поняла: он рад, что она пощадила, спросив, не почему он так поступил, а как это вышло. Он откашлялся:

– Не знаю, сколько еще я пробуду здесь пастором. И останусь ли я вообще пастором.

– Да ты серьезно ли? Ты же столько всего успел.

– Как-то все навалилось. Никто не может заставить меня продолжать нести пасторское служение. Что бы я ни делал, какие бы благие намерения ни имел, все оборачивается во зло.

– Ты для нашего села самый лучший пастор. Крут немного, но люди ожидают, что у пастора должен быть характер.

– Возможно, из меня вышел бы неплохой учитель.

– Здесь, в Бутангене?

Он покачал головой:

– Где-нибудь далеко отсюда. Может быть, в Америке. Говорят, в Бруклине есть норвежцы. Много.

Астрид рассказала о письме от Микельсена и о том видении, которое посетило ее у Фрамстадской Бабки.

– Если что, – сказала она, – если случится худшее, ты должен прийти и крестить их у меня в животе.

Он кивнул:

– Тогда мне нужно знать имена.

– Йеганс и Эдгар.

– Хорошо, но почему именно эти?

– Герхард хотел Эдгара. У него вроде был такой знакомый.

Кай Швейгорд не спросил, придумали ли они женские имена. Сказал только:

– А Йеганс – это кто-нибудь из Хекне?

– Нет. Или да. Он уже давно умер. Он попал в нашу семью совсем маленьким с одного хутора в Довре. У его матери не было возможности его растить. Он взял фамилию Хекне и стал умелым зверобоем и охотником. Это у него я научилась разбираться в звериных когтях и шкурах.

Кай Швейгорд повторил имена и пообещал не забыть их.

– Первым родится Йеганс, – произнесла Астрид. – Он лежит внизу, и он очень беспокойный. Эдгар толкается редко, зато сильнее. Я хочу, чтобы ты крестил каждого из них его именем, даже если они срослись и если я отдам Богу душу.

Они смотрели в разные стороны. Помолчав, Астрид сказала, что ей пора