водорослей. Этот запах был ей незнаком, но она сразу поняла, пахнет морем, а где пахнет морем, там должны быть корабли.

Возле пристани в Бьёрвика стоял в ожидании пароход – высоченная громада, черная и сумрачная, единственным украшением которой служила продольная красная полоса. Он тяжело и мощно нависал над вяло плещущей о его борта водой, отдающей прогорклым машинным маслом и жирным чадом. Куда ни кинь взор, повсюду толпы людей, торопящихся по своим делам, и до Астрид им не было никакого дела. Эмигранты. Целые семьи с самодельными сундучками, на которых были написаны их имена: там, где помещалось все их имущество. Когда очередь двигалась, они дружно перетаскивали сундучок на новое место, мелко семеня и цепляясь за рукава друг друга, чтобы не потеряться.

Но у Астрид по-прежнему ломило поясницу и не было сил и желания задумываться об этом. Она повернула назад, а едва успев войти к себе, почувствовала: вот оно.

Сначала с внутренней стороны бедер ее будто обожгло, потом ей стало там холодно, и она вытянула голову, желая за выступающим животом разглядеть, что происходит, и вывернула ступни в щиколотках так, чтобы воды не намочили башмаков. Когда она подошла расплатиться, женщина за стойкой вытаращила на нее глаза, захлопнула журнал регистрации и сказала, что сама сейчас проводит ее, что за эту ночь платить не надо и пусть пришлют за ее багажом. В Родовспомогательном заведении Астрид уложили на койку в приемном покое, и молодая акушерка в отглаженном голубом халатике, представившись фрёкен Эрьявик, сказала, что опросит Астрид снова, поскольку полученные в прошлый раз сведения неполны.

– У тебя есть деньги с собой?

Астрид кивнула.

– Я запру их в сейф. Ты, кажется, хотела в двухместную палату?

– Если в ней еще есть место. Мне бы не хотелось в общий зал.

– А ты знаешь, что это стоит четыре кроны за ночь?

– А цена одинаковая, будет у меня один ребенок или два?

Карандаш фрёкен Эрьявик остановил бег по листу бумаги. Акушерка взглянула на Астрид и сказала, что если родится двойня, то дополнительной платы за второе родоразрешение с нее не возьмут.

– У тебя здесь в городе никого нет?

– Никого.

– А отец ребенка? Его имя известно?

– Он бы хотел, чтобы было известно, если бы дожил до этого дня.

Эрьявик опустила голову. Астрид продолжила:

– Он был архитектор, и мы поженились, но потом он умер. Его фамилия Шёнауэр, но я хочу, чтобы мальчиков крестили под фамилией Хекне.

Акушерка кивнула и записала название города, где родился Герхард.

– Мы и имена выбрали, – сказала Астрид. – На случай, если они родятся слабенькими и надо будет поскорее их крестить.

Для этого графы в анкете не было, и фрёкен Эрьявик приготовилась писать на полях. Почерк у нее был аккуратный, карандаш заточен хорошо.

– Йеганс и Эдгар, – сказала Астрид. – Йеганс тот, что выйдет первым.

– Значит, если родится только один, это будет Йеганс?

– Дa. Тогда это будет Йеганс.

– А если родятся девочки?

– Не родятся…

– Что?

Астрид кашлянула:

– Гунхильд и Халфрид. Гунхильд – та, что снует близенько.

– Что?

– Нет-нет. Я просто хотела сказать, что Гунхильд первая. И если родится только одна.

– Красивые имена. Ну вот, я все записала.

– А что со мной? – спросила Астрид.

– А что с тобой?

– Где меня похоронят, если что-то пойдет не так?

– Ах вот оно что. – Фрёкен Эрьявик замялась. – Неожиданный вопрос.

– Я хочу со всем разобраться.

– Не надо думать об этом. Все будет хорошо.

– Мы же только что записали имена на случай, если не все пойдет хорошо.

– На Христовом кладбище, – сказала фрёкен Эрьявик. – Тут недалеко.

– А надгробие будет? Чтобы они могли меня найти, если я умру?

– Ты о родителях?

– Нет, о детях.

Фрёкен Эрьявик, положив карандаш, потерла пальцем бровь.

– Я не знаю, – вздохнула она. – Но все будет сделано как положено.

– А если дети умрут, – спросила Астрид, – тогда что будет?

– Тогда – если мы заподозрим, что так может случиться, – пригласим пастора, он их окрестит при необходимости. Если пастор не сможет, мы сами окрестим. А позже церковь утвердит крещение. Когда вы вернетесь домой.

– Если дети умрут, что с ними сделают?

– Не надо себя мучить этим сейчас. Тебе вредно волноваться.

– Я только тогда волнуюсь, – сказала Астрид, – когда мне не рассказывают всего.

– Ну ладно. Их тоже похоронят на Христовом кладбище. И в освященной земле, конечно.

– У меня в узелке лежат две кисти для живописи, – сказала Астрид. – Положите их в гроб к детям, если они не выживут.

Повисла пауза.

– Вот еще что, – сказала фрёкен Эрьявик, доставая другую книгу, более толстую и более потрепанную. – Поскольку вы вдова, я должна спросить, есть ли у вас виды на будущее с кем-нибудь, кто сможет вас обеспечить?

– Да, есть.

– Но вы не помолвлены?

Астрид покачала головой.

– Тогда к тебе скоро подойдет дама из Общества призрения отказных детей. Она расспросит тебя про то, в состоянии ли ты обеспечить уход за ребенком или его лучше передать на воспитание другим людям. Там свое дело знают. Работают четко и без суеты. Знают состоятельных людей, готовых стать хорошими родителями. Заботиться о ребенке как о своем родном.

Фрёкен Эрьявик осторожно закрыла книгу регистрации, сказав, что торопиться с этим не надо, но в течение следующего дня вопрос следует решить. Она проводила Астрид в комнату на втором этаже и показала ее кровать. Вторая кровать была не занята, и акушерка сказала, что, если Астрид повезет, туда никого и не положат, тогда Астрид сможет рожать в этой палате. Акушерка взбила перину, аккуратно постелила ее, подложила под спину Астрид дополнительную подушку и закутала ей ноги в шерстяное одеяло, а потом сходила за кофе, и они сидели вместе и пили его. Допив, Астрид спросила:

– От доктора Зенгера не было известий?

Фрёкен Эрьявик, покачав головой, ответила, что ни о каком докторе Зенгере не слыхивала.

* * *

Ночью схватки усилились. Акушерка спала, время от времени в палату заглядывал санитар. Часов у Астрид не было, стенных часов в палате тоже не было, и чтобы понять, как долго длятся схватки, она принялась считать свои вдохи и выдохи. Получалось, что схватки участились. Одна выдалась ужасно сильной, но дети выходить не хотели. Астрид знала, что ей остается делать то же, что роженицы делали испокон веков.

Терпеть. Ждать.

Тут ее прихватило просто невыносимо. Она доковыляла до уборной в коридоре и долго сидела там, пока не поняла, что неверно истолковала сигналы своего тела, а когда вернулась в палату, обнаружила там пожилую акушерку и