- Твоя задумка? – спросила Прекраса тихо, одновременно кивнувши Кошанину, который кубок поднял, славя государя и царицу-матушку.

- Какая? – глаза пришлось открывать.

И боярину махать ручкой, чтоб сел, прочих не загораживая. Но стоило Кошанину на лавку опуститься, как тотчас поднялся Медведев, у которого голос был на диво громок.

- Со смотринами этими, - продолжила царица, улыбаясь столь ласково, что сделалось прямо-таки не по себе. Самую малость, но все же. – Люди недовольны.

- Люди всегда недовольны, - возразил Луциан, отщипывая крошку от осетра, которого в печи запекли целиком, обмазавши сметаной для мягкости. И внутрь чегой-то понапихали, отчего мясо сделалось сладким, рассыпчатым.

- Ты знаешь, о чем я. Люди надеялись…

- Пусть и дальше надеются.

Не то, чтобы любил он свою супругу, об этакой роскоши царям и мечтать-то не доводится, но вот всегда-то относился к ней с уважением. А после уж, как старшенького родила, так и вовсе привязался, прикипел. Чего уж больше?

И она-то, к слову, всегда-то отличалась немалым разумением.

Себя блюла.

Женскую половину терема держала крепко, так, что, если и случались там напасти какие, то проходили они сами собой. В государственные дела не лезла. Прежде от не лезла, но если случалось с ней беседовать о чем, то высказывалась ясно, с толком. Оттого и не чурался Луциан порой совет испрашивать, признавая за супругой разумность её.

- Все одно… на женской половине суматоха, - царица и Медведеву кивнула. – Ладно, ежели бы к отбору лишь боярынь допустили бы, в этом имелся бы смысл, но всех вот!

- Так испокон веков заведено было.

- И было, и убыло… все уж про этот обычай позабыли, - она редко позволяла себе показывать недовольство, но ныне, видать, то ли совсем притомилась, то ли и вправду зла была, ежели заговорила о таком. – Боярыни обижаются, что их с девками простыми уравняли. Те и вовсе… ни порядков не знают, ни воспитания не имеют. Боги милосердные, там, сказывали, и дочка горшечника есть!

- Пусть будет, - Луциан вот не видел проблемы в том, чтоб на смотринах дочка горшечника побывала. В конце концов, еще жрец сказывал, что перед богами все равны.

- Пусть будет?! – возмутилась царица, кажется, чуть громче. – Да… это же срам какой! А Гурцеева… или думаешь, я не знаю, откуда взялась?!

Вот, стало быть, в чем дело.

- Донесли?

- Поставили в известность, - царица изволила попробовать утиной грудки, в меду запеченной. – И… это правда?

- Истинная.

- То есть там, в тереме… сейчас живет мужчина? На женской половине?

- Целители утверждают, что женщина.

- Но раньше он… она… мужчиной был?!

- Раньше… кто там раньше кем только не был, - сказал Луциан примиряюще. – Сама понимаешь, с богами не спорят, раз уж благословили, то пускай…

- Пускай… - слабо промолвила царица, но видно было, что с этаким вот поворотом она категорически не согласная. – Пускай… об этом ведь не только я знаю! Завтра уже к тебе бояре потянутся, будут кричать, что их дочерей оскорбили. Опозорили…

- Передай, если вдруг и вправду кто тянутся вздумает, то, чтоб позора избежать, велю жениться.

- Кого?

- Того, кто опозорил.

- Гурцееву? – царица хлопнула глазами. – Она ж… девка!

- Так вы решите, если девка, то позору нет, если мужик, то пусть позорит и женится.

Царица замолчала, позволив себе нахмуриться. Впрочем, тотчас её лик разгладился.

- На всех? – уточнила она.

- Можно и на всех, - Луциан потянулся к перепелкам, которых страсть до чего любил. – Небось, жрец мне давече пел, что в книгах вышних прямого запрета нет, что, стало быть, можно брать столько жен, сколько содержать выйдет. А Гурцеевы – род богатый.

- Жрец? – ледяным тоном поинтересовалась царица, которой, видать, про эту беседу не донесли, то ли не успели, то ли побоялись. – Это какой же?

- Да старший… бояре его подзуживать стали, - поделился Луциан, на жену глядя, если не с нежностью, то почти. – Кто-то там умный нашелся, кто решил, будто одной бабы в доме маловато… что, если взять сперва боярыню женой, а после еще и ведьму, младшей, по старому укладу, то так оно интересней жить будет.

- Интересней, - согласилась царица, фыркнувши так громко, что боярское гудение на миг притихло. Вот мухи к высочайшему недовольству остались равнодушны. – Сами от этого интереса побегут…

Она замолчала, правда, ненадолго.

- Признаться… я не думаю, что с этого выйдет толк. Но Елисей мальчик умный, и… про Гурцееву предупредить надо.

Луциан кивнул: предупредят.

- А что до остальных… то… я постараюсь, чтобы те, ненужные, на глаза лишний раз не попадались, - сказала и разом успокоилась. – В конце концов, куда там горшечнице против боярыни… видела давече Медведеву, красавица редкостная! И приданым не обидят, и род сильный, а поддержка нужна.

…Луциан поглядел на супругу искоса.

Та была на диво задумчива.

Медведевы, стало быть?

- Или вот Соколова? Девушка мила и скромна… не станет мужу перечить.

…и свекрови тем более.

- …есть из кого выбрать, - царица, кажется, окончательно убедила себя, что все идет, как должно. – А те… пусть себе. В конце концов, государь должен порой являться народу. А простолюдины сказку любят.

И улыбнулась.

Тут аккурат и боярыня постельничья подскочила, склонилась, зашептала на ухо царице что-то да рукой замахала. Бояре вмиг стихли, повернулись, уставились на царицу выжидающе.

А та, боярыню отослав, поднялась.

И платье драгоценное потекло, засияло золотом и огненными лалами. И сделалась-то она хороша, как в тот первый день, когда Луциан увидал невесту. Тогда, помнится, еще вздохнул с облегчением, решивши, что красота – уже хорошо.

Потом и остальное понял.

- Что ж, гости дорогие, - голос царицы был полон меда. – Настал час явить тех, до кого снизошла Богиня, осенив их силой своей…

И в ладоши хлопнула.

На хлопок этот где-то там, во глубинах дворца, зазвенело. Тотчас завыли дудки, подхватили рваную мелодию гусли, захлопали, заулюлюкали бояре, разом позабывши и о родовитых предках, и о достоинстве. А на узорчатый пол палат царских ступила женская ножка…

- Гляди, - Елисея, который сидел подле отца тихо, без особой радости, подтолкнул в бок братец. – Ишь… красавицы.

И вправду красавицы.

Первой ступала Медведева в золотом летнике, едва ль не более роскошном, нежели царицын, что и не осталось незамеченным. Луциан усмехнулся, глядя, как помрачнела супруга, будто туча на солнце набежала… и венец-то девичий сияет крупными гранеными каменьями, голубыми, в цвет глаз. А за нею уже, алым сиянием оглушая, ступала Соколова…