И еще потребовала ведьм к порядку призвать.

Только как призовешь-то?

Но… ежель сказать, что богиня благословила… богиня-то, чай, знает, чего делает. И раз благословила, то так тому и быть.

- Выбрать тебя все одно не выберут, тут бояться нечего, - поспешил князь успокоить сына. – Просто… постарайся вести себя так, чтоб…

- Прилично?

- Прилично.

- Постараюсь, - пообещал Мишанька, но как-то не от души, что ли. И папенька, сие почуявши, кулак поднял, к носу поднес.

- Не погляжу, что баба, выдеру так, седмицу сидеть не сможешь.

Мишанька кивнул, показывая, что понял. И поерзал. Пожаловался:

- Девки тут… злые. Обзываются. И еще… одной вон вчера порошку какого-то подсыпали в платье, от которого коростой покрылась. А другую и вовсе прокляли. И никто-то вроде не знает, как оно.

- Так понятно же ж, - пожал плечами папенька. – Тут ведь смотрины, всем охота в царицы… ну, почти всем. Ты только в эти свары бабские не лезь. С тебя и тех проклятиев, которые сейчас, хватит.

Потер подбородок.

- И… приглядывайся.

- К кому?

- Да ко всем… помни, что Гурцеевы всегда государю служили верно.

- Тут?

- А хоть бы и тут! Что тебе не по нраву? Все, как хотел, в тиши да благости! Небось, не граница, а терем царский… на пуховых перинах почиваешь, с серебра ешь. Вокруг девки пригожие.

- Но есть нюанс, - пробормотал Мишанька.

- Чего?

- Ничего, батюшка… а к чему глядеться-то?

Если служба, то… то можно представить, что он, Мишанька, тут не по собственной глупости, а по высочайшему повелению. Оно-то если с одной стороны, разница невелика, а вот если с другой, то на душе как-то полегче становится.

- А ко всему глядись. Не нравится мне это дело. Много их собралось в одном-то месте. Те, что простые, небось, мешаться не будут. Кто поумнее, тот понимает, что в царицах им делать нечего. А кто поглупее… все одно не углядишь. Бабья дурь уж больно непредсказуема.

- Медведевы? – догадался Мишанька.

- И они тоже. Уж больно Медведев осмелел, будто бы уже его красавицу на царствие повенчали. Соболев тот помалкивает, но смотрит хитро. Димитриев жрецов дюжину привез, собирается с челобитною, чтоб храм в городе дозволили поставить.

- А какое это имеет отношение…

- Бестолочь ты, Мишанька, - батюшка отвесил затрещину, но легкую, любя. И Мишанька возражать даже не стал, хотя в прежние-то времена эти от затрещины обижали его несказанно. – Все-то ныне имеет значение. Опять заговорил, что, мол, надобно международные связи крепить. И не лишь бы с кем, но с ахейцами, дескать, у них род благословенный, древности немалой. И царство обширное. Да только умалчивает, что в царстве этом давно уж неспокойно. И ежели ахеянку цесаревич в жены возьмет, то с нею и беды немалые…

- Елисей ведь понимает.

- Понимает. Все-то они и всё понимают, да только… ты он тоже все понимал, жену выбираючи. А в итоге что?

Мишанька понурился. Но тут же себя одернул. Это не он виноват, а ведьма, которая сперва в доверие втерлась, а потом…

- То-то и оно… Димитриев гостей, докладывали, принимать изволил. Все больше купеческого толку, но и бояре иные были, которые тоже согласные, что с ахейцами дружить надобно. Все им чужие богатства покою не дают. Не понимают, что этих богатств там уж не осталась, пыль одна. Но поют ахейцы красиво. Да и… жена Димитриева и вправду не из простых, вовсе не ему в жены сватали, да потом… вышло нехорошо. С нашими-то боярынями у ней особой дружбы не сложилось, и никто-то сказать не способный, чего она умеет, чему обучена, и чему дочь научила. Так что… гляди хорошо, Мишанька. Авось, и не зря все…

- Так… - Мишанька голову склонил, признавая батюшкину правоту. – А невеста-то…

- Елисею решать. Оно бы проще было бы, когда б по материному слову, но тут уж как вышло, так вышло…

- Ага…

К себе в покои Мишанька возвращался задуменным.

Вот оно как… сложно все.

Нет уж. Ежели получится у Мишаньки собою оборотиться, он в жизни больше не женится. Ну его. Холостым оно как-то безопаснее.

…легче всего девичью стать сохранить в памяти.

Из высказывания боярыни Семухиной, матери семнадцати детей.

Старший царевич, прячась в тени галереи с мрачным видом разглядывал девиц, которые старательно водили хоровод. Второй уж час водили, оглашенные. И еще столько же водить будут. Елисею, говоря по правде, становилось слегка не по себе от этакой девичьей целеустремленности. И вот не отпускало чувство, что нынешние смотрины – это совсем не для Елисея. Точнее смотреть будет не он.

- Боишься? – младший братец по-родственному ткнул кулаком в бок.

- Разумно опасаюсь.

Девицы затянули песню. Новую. Печальную. И не устали же…

- И правильно. Маменька сказывала давече, что Медведевы ей шубой одарились из черного соболя.

- А такой бывает?

- Выходит, что бывает.

- Надо же… и чего хотят?

- Что по-матерински посоветовала обратить внимание на Медведеву… а от Соболевых посуда парпоровая прибыла, целый ящик.

- Тоже за совет?

- А то…

- Стало быть, будет советовать, - Елисей потер зудящую щеку. Матушка всегда-то серьезно относилась к невысказанным своим обещаниям.

- Держись, - Святогор хлопнул по плечу со всей дури, и Елисей согнулся, ибо силы у младшенького было немеряно.

- Не дури, - буркнул цесаревич, плечо потирая.

- Не дурю… а хочешь, сблизу поглядим?

- Хоровод? – ныне аккурат вела Медведева, которая была всем хороша, куда как лучше, чем парсуна, с неё малеванная.

Отливали золотом волосы.

Сверкали камни драгоценные на убранстве, летело тончайшее полотно девичьего платка… и чудесна была картина. Слишком уж. И верно, оттого эта чудесность заставляла Елисея чувствовать себя… неуверенно.

Именно.

И это чувство, которого он и в прошлым годе не испытывал, когда ходил к Перевалу да воевал диких турок, раздражало несказанно.

- Я тайный ход знаю в сад маменькин.

- Кто его не знает.

- Так… идем!

- На кой? Они все тут…

- Дурак ты, - радостно сказал Святогор, и хотел было затрещину по прежней своей привычке отвесить, да Елисей увернулся. – Тут одни боярские дочки, да еще Сварожина, которую приняли, потому как со Сварожиным никому-то ссориться неохота. Но и идет вона, последнею, сразу за гречанкой… а прочие где?