жизни и которые привели меня на этот путь. Знаю, что стал безвольной марионеткой графа и что погряз слишком глубоко, чтобы надеяться на искупление. Это меня печалит, конечно, но на самом деле я прекрасно понимаю, что теперь за мною числится столько грехов, что полное искупление попросту невозможно.

Так, минуточку. Стук в дверь. Голос Илеаны. Меня вызывают в склеп. У хозяина какое-то новое ужасное задание для меня. Допишу позже… если Бог даст.

Дневник доктора Сьюворда

(запись от руки)

12 февраля. Наша работа в Уайлдфолде завершена. Все население городка истреблено.

Эти строки пишу в поезде, мчащемся в Или. При посадке мы привлекли к себе множество враждебных взглядов. Полагаю, мы пахнем потом и горьким трудом, кровью и дымом. Но никто не попытался нас остановить.

До чего же странно снова катить через Англию теперь, когда вся она накрыта тенью Дракулы. Путешествие проходит спокойно, без происшествий. Железнодорожная служба, кажется, никогда еще не работала лучше и надежнее.

Вслух никто ничего не говорит. Внешне ничто не указывает на то, что в нашей демократической стране произошел государственный переворот, – разве только люди какие-то притихшие и запуганные, словно смиренно принявшие новую реальность.

Хотя в вагоне мы почти все время одни, на разговоры никого из нас троих особо не тянет. Впрочем, когда Джонатан погрузился в сон (мне показалось, тревожный и прерывистый), мой американский товарищ подался вперед на своем сиденье и сказал полушепотом:

– Вы же видели его, да? В былые дни?

Мне не было нужды спрашивать, о ком идет речь. Прежде чем ответить, я покосился на Джонатана и удостоверился, что тот по-прежнему спит.

– Всего два раза. В Лондоне, когда мы наконец его выследили и когда он поклялся отомстить нам. И потом еще в Трансильвании, перед самой его смертью.

– Он вообще какой?

Я медлил с ответом.

– Док?

– На мой взгляд, считать графа Дракулу хоть в чем-то похожим на нас – большая ошибка, – сказал я со всем отстраненным спокойствием, на какое был способен. – Возможно, когда-то он и был человеком. Но очень давно превратился в нечто совсем иное. В существо совершенно нового вида.

– Значит, вы полагаете, сэр, что им движут мотивы, не имеющие ничего общего с мотивами обычных людей? Что он абсолютно непредсказуем? Без руля и без ветрил, как у вас говорят?

– О, напротив. Я пришел к пониманию, что мотивы графа предельно ясны. И обусловлены они именно коренной разницей между ним и нами, представителями рода человеческого.

– Продолжайте.

– Ну… он бесконечно одинок. Одиночество снедает его. Думаю, граф жаждет какой-то связи с нами, хотя устанавливает ее весьма и весьма своеобразным манером. Многих из нас – он бы, наверное, сказал «лучших из нас» – он хочет обратить в себе подобных. Собственно говоря, именно так граф поступил с одной моей знакомой, весьма энергичной молодой дамой. В других из нас – таких меньшинство – он видит только послушных подданных или источник пропитания. В душе граф феодал. И сейчас, полагаю, он стремится вернуться к более простым временам.

– То есть к тем временам, когда он был смертным человеком, да?

– Возможно, – сказал я. – Даже вероятно. Но в любом случае это только предположения. Просто гипотезы. И в конечном счете…

Здесь я умолк, не находя слов, и американец взглянул на меня со странным беспокойством:

– Джек?

– Ну, думаю, сейчас все это не имеет значения. Какой он, почему действует так, а не иначе. В настоящее время меня интересует лишь одно: как проникнуть в логово Дракулы и отпилить ему голову.

Дикерсон согласно кивнул. Поезд с грохотом несся вперед. Джонатан вздрагивал и стонал во сне, несомненно одолеваемый кошмарами.

Из личного дневника Мориса Халлама

12 февраля. Надеюсь, у меня достанет сил записать, что произошло вчера вечером, когда меня вызвали из моей комнаты. Долгая жизнь, она сродни жестокой госпоже, игривой садистке!

Впервые с возвращения хозяина склеп был освещен. Но не свечами или электричеством, а каким-то странным голубым пламенем, источника которого я нигде не приметил. Оно озаряло тесные сырые стены трепетным лазоревым светом, который придавал мрачному интерьеру известную живописность, словно над световым оформлением здесь потрудился (возможно даже, с целью угодить моему вкусу) какой-то бедный заблудший художник бедламского исповедания[73].

В середине помещения на высоких помостах покоились два деревянных гроба. Оба были закрыты, но я и не заглядывая в них мог с уверенностью сказать, что там содержится некоторое минимально необходимое количество земли с родины графа. Между ними, словно новоявленный Цербер[74], на задних лапах сидел волк.

Сам Дракула, одетый во все черное, высился в самом центре сцены. Рядом с ним стояла Илеана.

– Милорд. Рад нашей встрече. – Я не отрывал взгляда от пола. В ужасное лицо короля вампиров не следует смотреть дольше, чем необходимо.

– Посмотри на меня. – В его голосе, как всегда, глубоком и страшном, мне почудилась легкая надтреснутость, какая-то новая тревожная нотка.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Я медленно поднял глаза и заставил себя посмотреть на хозяина.

Он выглядел заметно старше, чем раньше. Усы стали белее, и на лице появились морщины, которых я не видел прежде.

– Мой верный слуга. Ты хорошо поработал.

– Благодарю вас, милорд. Я всего лишь выполняю свое предназначение.

– Растет ли наша власть?

– Да, милорд. Вся страна с вами. Хотя король до сих пор не предложил свою поддержку.

Илеана улыбнулась:

– Король много спит в последнее время. Теперь он такой же… каким однажды был мой бедный Амброз.

– Это замечательно. Но все же… – Казалось, граф едва не пошатнулся. Совершенно беспрецедентный момент физической слабости. – Мое тело оказалось не столь сильным, как я рассчитывал. Моя истинная природа подобна заключенному в нем огню, прожигающему эту смертную плоть. Мне необходимо…

– Пропитание, милорд? – спросил я. – Но ведь ваши запасы преступников наверняка еще не иссякли?

Прекрасная Илеана оскалила зубы и зашипела.

– Мне требуется полное восстановление, – сказал граф. – Я должен получить помощь от единственного живого смертного, отмеченного моим клеймом.

– Каким же образом… это произойдет, милорд?

– Еще в прошлом веке я поместил частицу своей сущности в одну женщину, которая передала ее своему ребенку. Много лет это наследие росло и крепло в нем – моем сосуде. И теперь оно вот-вот возобладает над его человеческой природой.

– Милорд, – сказал я, – кажется, я знаю имя этого мальчика. Да, уверен, что знаю. Ведь это его мать недавно представала перед Советом?

– Молчи, – прошипела Илеана. – Тебе не следует говорить о ней.

– Мать не твоя забота, – сказал граф. – Только сын.

– Что я должен сделать?

– Илеана доставит мальчика ко мне. Завтра,