— Вы до такой степени наивны, дорогая синьора? — поморщился шеф жандармов. — Вы доедете лишь до первой заставы, и вашу карету развернут обратно. Я уже отдал приказ: не выпускать вас из страны.

Удар был сокрушительный. Каталина перенесла его молча, но в глубине ее бархатных черных глаз зажглись угрюмые искры — будто во флаконе из темного стекла блеснула маслянистая ядовитая влага.

Кадриль была в самом разгаре. В четвертой фигуре, которая носила название «La Trenis», по фамилии знаменитого танцора, придумавшего ее, обеим парам предстояло встретиться, затем вновь обменяться дамами.

— Идите вы все к черту! — воскликнула вдруг Каталина и бросилась прочь из зала, поставив остальных в затруднительное положение. Каре было разрушено, и в таком составе танец не мог продолжаться. Все вопросительно смотрели на Бенкендорфа. Незадачливый кавалер лишь слегка пожал плечами, словно отказываясь от любых объяснений и оправданий. Выражение его лица оставалось невозмутимым. Шеф жандармов развернулся на сто восемьдесят градусов, словно кто-то ему скомандовал «Кругом!», и исчез в толпе.

— Сдается мне, наш контрданс окончен, — с двусмысленной улыбкой констатировала Елена.

— Все когда-нибудь кончается, и порой довольно неожиданно, — философски заметил Евгений.

— Несносная девчонка! — с досадой воскликнул Борис Белозерский вслед Каталине. — Такая же взбалмошная дикарка, какою была в детстве. Впрочем, чего ждать от внучки шарманщика?

Фраза, некогда оброненная его отцом, князем Ильей Романовичем, вдруг всплыла в памяти молодого человека, и он выпалил ее не задумываясь, с бессознательной жестокостью. Майтрейи, в ушах которой еще звучало загадочное предостережение сбежавшей девушки, с немым вопросом взглянула на своего кавалера.

— А теперь, мадемуазель, я отведу вас к папеньке. — Статский советник взял Татьяну под локоток. Он торопился, дорожа каждой секундой.

— До сих пор я обходилась без опеки полиции. — Татьяна отстранила Савельева и, шагнув в сторону Шувалова и виконтессы, демонстративно громко произнесла: — Дядюшка меня проводит!

— Конечно, конечно! — с радостью откликнулся Евгений, узревший перед собой возможность окончательно успокоить свою совесть, примирив прошлое с настоящим. Он с энтузиазмом представил племянницу Елене: — Виконтесса, это Татьяна, дочь Поля Головина, моего кузена. Не правда ли, глядя на такую взрослую барышню, особенно остро ощущаешь, как далеки от нас прежние времена, сколько воды утекло?

Он рассчитывал, что виконтесса стереотипно ответит «О, да!», Татьяна смутится, и неудобные разговоры о «прежних временах» тем самым будут навсегда отодвинуты в область минувшего. Но вышло иначе. Татьяна, вздернув плечи, с высокомерием юности процедила:

— Полагаю, дядюшка, что госпожа виконтесса, чье имя вы мне не удосужились сообщить, каждое утро получает прискорбный отчет об «утекшей воде» у своего туалетного зеркала. Не слишком вежливо напоминать ей об этих печальных итогах.

Савельев давно откланялся и скрылся из виду, иначе от души бы повеселился. «Задиристая девчонка», как он про себя прозвал Татьяну, забавляла его и даже вызывала симпатию, несмотря на то что явно ненавидела статского советника. Евгений онемел. Елена, изумленная неожиданной атакой, щелкнула веером и, распустив его перья, обмахнула свое глубокое декольте:

— Непостижимо… Я думала, что подобные реплики можно услышать только в театре. И сколько страсти, пыла! Как жаль, что ваше положение в обществе не позволит вам блистать на сцене, мадемуазель!

Татьяна собиралась выпалить что-то в ответ, пытаясь сочинить на ходу совсем уж оскорбительную дерзость, но Евгений вовремя вмешался и, подхватив девушку под руку, повел ее к отцу.

— Что за выходки?! — рассерженно шепнул он ей на ухо. — И что, ради всего святого, вам сделала виконтесса?!

— Я не буду извиняться! — проговорила Татьяна, глотая слезы.

— Я и не требую, чтобы вы приносили какие-либо извинения. Я прошу только объяснить, почему вы вдруг…

— Потому что я вас люблю! — ответила девушка, обратив к нему лицо, искаженное таким искренним страданием, что Евгений тотчас же ее простил. Большинство мужчин ненавидит ревнивые выходки своих возлюбленных. Шувалову разыгравшаяся сцена была приятна. Она льстила его самолюбию. Графа слишком давно никто не ревновал.

Скандальное бегство Каталины, разумеется, не укрылось от внимания графа Обольянинова, который все время не спускал с дочери глаз. Как только она покинула залу, он тотчас ринулся вслед за ней. Однако в анфиладе дворца, где кроме слуг в этот час никого не было, ему неожиданно преградили дорогу двое людей, одетых во все черное.

— В чем дело, господа? — раздраженно обратился он к ним.

— Вы арестованы, граф, — раздалось у него за спиной.

Обольянинов с кошачьей гибкостью обернулся. Рядом стоял молодой человек высокого роста, приятной наружности.

— По какому праву… — начал было Семен Андреевич, но тот не дал ему договорить.

— Вы обвиняетесь в шпионаже, — заявил Нахрапцев.

— В шпионаже? Вы с ума сошли! — Граф рассмеялся отрывистым смехом балаганной марионетки. Одновременно в руке у него тускло блеснул неизвестно откуда взявшийся длинный нож. Обольянинов сделал фехтовальный выпад, нанося противнику удар в сердце. Нахрапцев вскрикнул и осел на пол.

Граф в прыжке развернулся к двум оторопевшим шпикам и прошипел:

— Посторонись, не то кишки выпущу!

Вдруг в голове у него раздался оглушительный треск, в глазах вспыхнули и померкли фосфорические зарницы. Это подоспевший сзади Савельев, по старой гусарской памяти, с размаха заехал ему кулаком в ухо. Граф лишился чувств.

— Вяжите его, черти такие! — крикнул статский советник шпикам и склонился к натужно сипевшему Нахрапцеву.

— Как ты, Андрей Иваныч? — Он осторожно приподнял его голову, подсунув под нее ладони.

— Что ж, Дмитрий Антонович, — прошептал тот, едва шевеля губами и тщетно пытаясь улыбнуться, — приходится помирать…

Крахмальная манишка на груди коллежского секретаря намокла от крови. По бледному лицу струился пот. В чертах неотвратимо проступало нечто восковое.

— Доктора! Живо, доктора, раззявы! — закричал Савельев на возившихся рядом шпиков. — Стояли тут и любовались, как его режут?! Да я вас! Я вам!..

Шпиков ветром сдуло. Рядом осталось только неподвижное тело графа, туго перевязанное срезанным шнуром от портьеры, на манер вареной колбасы. Нахрапцев вдруг перестал сипеть и сомкнул веки. В комнату неторопливо вошел рослый лакей, но, увидев страшную картину, опрометью бросился вон. Савельев проводил его отсутствующим взглядом. Никогда еще успешно завершенная операция не приносила ему так мало удовлетворения.

в которой ангел смерти собирает обильную жатву