Глеб сидел так неподвижно, что смотритель, ищущий общества с целью потешить старческую бессонницу, в конце концов умолк и отправился восвояси.

Ночь тянулась бесконечно, сырая и безлунная. То и дело начинал накрапывать дождь и вновь переставал. «Я приношу людям несчастья, — твердил про себя Глеб, — я притягиваю смерть. Уже своим появлением на свет я погубил матушку. Отец считал меня плодом измены и отравил ее. С Евлампией я обошелся жестоко. Жива ли она?» Прошло много лет, а исчезнувшая нянька так и не подала о себе весточки. Глеб уже был почти уверен, что карлицы больше нет на этом свете. «И вот погибла Каталина, вскоре после того, как я обрел в ней сестру, отравилась ядом моего собственного изготовления. А отравилась потому, что я наболтал лишнего…» Этой ночью Глеб вершил над собой суд и не находил для себя никаких оправданий. «Желаю ли я людям добра или зла, все едино выходит зло. Да разве я имею право любить и быть любимым, принося ближним только смерть? Забыть Майтрейи! Вычеркнуть ее из памяти навсегда! Увидев вновь, не узнать, не мучиться самому и не подвергать ее опасности».

До самого утра он с маниакальным упорством твердил: «Забыть, забыть!» И в полубреду повторял это слово, уже сев в дилижанс, который следовал в Москву. Измученный страшной ночью, он вскоре уснул, убаюканный тряской, дробным стуком копыт и скрипом скверно смазанных колес дорожной кибитки.

Граф Обольянинов очнулся в тюремной карете по пути в Петропавловскую крепость. Он лежал на полу, спутанный веревкой по рукам и ногам, как пойманный живьем волк. Для полного сходства не хватало только палки в зубах. В чувство его привела ужасная вонь, исходившая от сапог шпиков, не пожалевших дегтя по случаю бала во дворце. Граф попытался прислушаться к их разговору, но в ушах у него раздавался лишь мерный шум моря, как из ракушки. Разочарованный шпион предпочел вновь закрыть глаза, притворившись спящим. Вскоре он и в самом деле уснул, убаюканный сильным головокружением.

А тем временем в Царском Селе лучшие доктора боролись за жизнь коллежского секретаря Нахрапцева. Сам император, узнав о случившемся, велел своим личным врачам оказать помощь раненому. Доктор Мандт констатировал, что нож не задел сердца, однако, по его предположению, порвал селезенку.

— Наш бедный Андрей Иванович высокого роста, — докладывал Савельев на другой день начальнику Третьего отделения в его кабинете, — а Обольянинов, видно, нанес удар в расчете на обычного человека, пониже…

— Значит, у вашего подчиненного есть шанс выкарабкаться? — осведомился Бенкендорф.

— Очень надеюсь на это, — понизив голос, признался Дмитрий Антонович. — Нахрапцев весьма толковый сотрудник, будет жалко его потерять.

— Что ж, увидим… — Этой неопределенной фразой шеф жандармов дал понять, что тема исчерпана. — Теперь к делу. В котором часу обнаружили труп певицы?

— Примерно, в восемь утра. Как объяснили слуги, в это время в комнату доктора Роше приносят кофе. Но вместо доктора в его кровати лежала Сильвана Казарини. Полностью одетая, как вернулась с бала, и мертвая.

— Обольянинова, а не Казарини, — раздраженно перебил Бенкендорф. — Давайте будем уже, наконец, всех называть своими именами!

— Извините, ваше превосходительство… Графиня Обольянинова лежала в кровати доктора Роше. Настоящего имени ее фальшивого братца мне выяснить, увы, так и не удалось. На столе нашли бутылочку с ядом неизвестного происхождения. Бокал, из которого она пила, валялся на полу, рядом с креслом. Одежда и прическа Обольяниновой в порядке, синяков на руках нет… Похоже, она приняла яд добровольно.

— Наверняка это был тот самый яд, которым хотели отравить меня, — усмехнулся шеф жандармов. — Так, по-вашему, это не было убийство?

— Нет, я готов поручиться! — покачал головой статский советник. — Тем более она оставила предсмертную записку. Довольно любопытную, к слову. Вот, извольте прочесть.

Бенкендорф пробежал письмо глазами и задумался, опустив голову. Он молча признавал, что перестарался, пытаясь сломить волю этой девицы. Сделал ошибку. Опыт научил его, что противник, загнанный в угол, цепляясь за жизнь, готов на любые уступки, лишь бы отстоять свое существование какой угодно ценой. Но певичка опрокинула этот расчет, выбив из-под него основную опору. Жизнью-то она, оказалось, и не дорожила. Но кто же мог подумать, что у такого хладнокровного, беспринципного убийцы, ревниво берегущего свою шкуру, как граф Обольянинов, такая ранимая, далекая от компромиссов дочь?

— А что же этот загадочный доктор Роше? — проронил он после долгой паузы.

— Исчез, ваше превосходительство.

— То есть как исчез? — нахмурился Александр Христофорович.

— Самым обыкновенным образом. В шесть утра его видели на станции, он сел в дорожную карету и уехал в Москву.

— Этого еще не хватало! — Бенкендорф встал из-за стола и нервно зашагал по кабинету. — Французский шпион по подложным документам разъезжает по стране! Передать на заставы, чтобы его немедленно задержали!

— Тогда нам не узнать, с какой целью он отправился в Москву, — возразил Савельев. — Может, не торопиться, а проследить за его деятельностью в Первопрестольной?

— Хорошо, — скрепя сердце, согласился начальник. — Возьмитесь за это лично. Тем более на днях вам предстоит поездка в Москву.

— По делу барона Гольца? — догадался статский советник.

— Мнимого барона Гольца, — раздраженно поправил шеф жандармов. Он был сильно не в духе, его стройный план в отношении Обольянинова, примы Неаполитанской оперы и доктора Роше расползался по швам. — Вам поручается допросить князя Белозерского и поставить, наконец, точку в этом деле.

Дмитрий Антонович, выслушав последние распоряжения начальника, хотел было уже покинуть кабинет, но, взявшись за дверную ручку, услышал за спиной:

— Да! Совсем забыл! Вы не знаете, кто вчера танцевал с виконтессой де Гранси французскую кадриль? Лицо этого господина мне знакомо…

Савельев боялся этого вопроса. Он рассчитывал, что Бенкендорф, всегда жаловавшийся на плохую зрительную память, не узнает Евгения, который к тому же сильно изменился. Однако чуда не случилось. Савельев был уверен, что и вопрос-то был задан вскользь не случайно. Бенкендорф мог бы прямо спросить: «Что делал ссыльный граф Шувалов вчера на императорском балу?» Так нет же. Он хочет узнать, причастен ли его подчиненный, собиравший досье на виконтессу, к появлению государственного преступника в Царскосельском дворце. «Семь бед — один ответ! Лгать себе дороже!» Дмитрий Антонович вдохнул полной грудью воздух и выпалил:

— Это был граф Шувалов, ваше превосходительство. Он прибыл на бал по моей настоятельной просьбе.

— Вот как? — опешил начальник. — А вы разве не знаете, что граф Шувалов осужден по делу четырнадцатого декабря?

— Мне известно это, Ваше Превосходительство…

— Так какого же черта вы притащили во дворец государственного преступника?! — вспылил Бенкендорф.