– Как прошел ужин? – спрашивает она.

– Приходили старейшины. Интересовались, почему вас нет.

– Ты не сказал им, что я не пришла, потому что не хотела видеть их морщинистые лица?

– Нет, – отвечает Леон, едва заметно улыбаясь.

– А следовало бы. – Она живо представляет себе, как они пожирали глазами Эгисфа, точно лисицы, приметившие цыпленка. Она допивает вино, Леон подливает ей еще. Все слуги исчезли. Двери закрыты, на полу – лишь две одинокие тени.

– Сегодня я слышал, как они шептались в коридорах, – говорит Леон. – Говорили о вас и об Эгисфе.

– Я думала, во дворце обычно сплетничают женщины.

Леон постукивает пальцами по рукояти своего меча.

– Некоторые считают, что женщина не должна носить корону. Другие встают на вашу защиту.

– Что именно они говорили?

Леон молчит в нерешительности. Она дает ему время и отпивает еще вина. Ей не впервой слышать о недовольстве старейшин.

– Сказали, что ваша власть «подобна моровой язве, охватившей войско».

– Кто именно так сказал?

– Полидамант.

– Ну разумеется. – Самый верный пес ее мужа. Брось ему кость – и он принесет ее назад, виляя хвостом. Но он не жалует женщин. Держит собственную жену и дочерей в четырех стенах, не выпускает их из дому. Клитемнестра много раз хотела с ним расправиться, но это бы подало неверный знак остальным. Поэтому она пыталась с ним договориться, насколько вообще возможно договориться с чужим псом.

– А что ты думаешь, Леон? – спрашивает она. – Я и вправду язва?

– Нет, моя госпожа, – отвечает он, глядя на нее, а затем переводит взгляд на поблескивающее на стенах оружие. – Но вы бываете устрашающей. Вы как солнце. Если смотреть слишком долго, можно ослепнуть.

Она чувствует любовь в его голосе и почтение. Стоит наградить его за это. Если она станет отталкивать своих верных слуг, кто вообще за ней пойдет?

– Тогда почему, как ты думаешь, старейшины так говорят? – спрашивает она.

Леон слегка отстраняется от нее, как делает всегда, когда раздумывает. После Авлиды его правый глаз так и остался наполовину закрыт.

– Они представляют себя на вашем месте. Они думают, что могут справиться лучше вас. Они жаждут собственных царств и собственных корон.

Ответ ей нравится. Леон может быть проницательным, если заставить его думать. Он мог бы стать хорошим правителем, если бы не его низкое происхождение.

– И как, по-твоему, мне следует донести до них, что их собственные царства – это несбыточная мечта?

– Никак. Полагаю, что в этом и заключается бремя правителя. – Он поднимается, лавка натужно скрипит. – Я оставлю вас, моя госпожа. Вам надо отдыхать.

Он отвешивает поклон и направляется к дверям.

– Леон, подойди.

Он останавливается. На его лице явно читается удовлетворение. Он подходит к ней и опускается на колени. Она проводит рукой по его волосам и притягивает его к себе. У его губ вкус дома. И скорби.

– Сюда могут войти, – задыхаясь, говорит он, поднимая ее хитон.

– И пусть, – отвечает она. – Я царица и делаю что пожелаю.

Эта мысль возбуждает его, дурманом растекаясь по венам. Она позволяет ему войти в себя, обхватывает руками его плечи, чувствует на шее его порывистое дыхание.

«Это так неправильно, – думает она. – Так несправедливо. Представляет ли он Ифигению, когда смотрит на меня? Помнит ли он еще ее запах, помнит ли, какой нежной была ее кожа?» Он никогда не говорит о ней, но Клитемнестра чувствует его боль, знает, как она разрастается в нем, заполняя собой каждую щелочку, каждую рану, каждый уголок.

Когда он заканчивает, то ненадолго прижимает к ней взмокшую грудь. Она не отстраняется от него и просто наблюдает, как угасает свет перегорающих факелов. Когда зал погружается во мрак, она пробует отыскать в себе какие-то чувства: горечь, спокойствие, гнев, наслаждение – хоть что-нибудь.

Иногда лучше истечь кровью, чем вовсе ничего не чувствовать.

Разве?

28. Сломленные люди

За окнами крадется осень. Листья на деревьях полыхают красным, трава холодными ночами покрывается морозной корочкой. Она напоминает ей глаза Эгисфа. Птицы не поют, никто не маячит вдали, словно бы земли замерли, чтобы отдохнуть.

– Моя госпожа, нам необходимо обсудить государственные дела.

Скрипучий голос Полидаманта возвращает ее к реальности. В мегароне собрались старейшины, они полукругом расположились вокруг нее. Вместо того, чтобы занять трон, она встает у окна. Ей не хватает воздуха, когда они рядом.

– Что нам обсуждать? – спрашивает она.

– Если царь Агамемнон не вернется с войны… – начинает Полидамант.

Клитемнестра прерывает его:

– Нет никакой разницы, вернется царь с войны или нет. Сейчас я царица, а после меня будет править мой сын.

Полидамант замолкает. Она не выносит, когда он говорит, но когда он помалкивает, то нравится ей еще меньше. Она почти что слышит, как роятся его мысли, как плетутся против нее заговоры.

– Предатель Эгисф может быть опасен, – говорит Кадм. Он напоминает ей яблоко-падалицу, брошенное лежать на земле, пока на него не наступят. Но по крайней мере в большинстве вопросов он принимает ее сторону.

– Вам следует отослать его или заключить под стражу, – подхватывает Полидамант. – Он может притязать на трон.

– Мой муж говорил, что лучше держать своих врагов поближе. – Ложь. Агамемнон никогда не говорил ничего подобного, но когда она упоминает мужа, старейшины не решаются ей перечить.

– Тогда возьмите его под стражу, – повторяет Полидамант.

– Вы, как обычно, меня недооцениваете, – отвечает она.

– Каким образом, моя госпожа?

– Вы полагаете, что я позволю Эгисфу есть с моего стола и разгуливать по моему дворцу, не имея плана. Вы не допускаете мысли, что я могу пытаться узнать его получше, чтобы манипулировать им.

– Мужи не манипулируют своими врагами. Они принуждают их к подчинению.

Клитемнестра издает мрачный смешок.

– Разве вы не служили моему мужу? Кто манипулирует людьми лучше, чем Агамемнон? Царь, за которым все вы так слепо идете, заполучил власть с помощью лжи и коварства. Вспомните Одиссея, царя Итаки. – Его имя жжет язык, но тем не менее она его произносит. – Его называют героем – потому что он силен или потому что изворотлив?

Кадм согласно кивает, некоторые следуют его примеру.

Полидамант ерзает в кресле.

– Вы ошибаетесь, если полагаете, что вы единственная готовы прибегнуть к хитрости, – говорит он. – Эгисф попытается сделать то же самое. Он пришел сюда за властью, а не для того, чтобы склониться перед женщиной.

– Перед царицей, – поправляет Клитемнестра.

– Верно, перед царицей.

– Я буду за ним наблюдать, и если он попытается причинить мне вред или захватить трон, он за это поплатится.

Старейшины с облегчением оседают в своих креслах. Все