и общество глубоко противоречивы. Поэтому историческая наука с точки зрения наук естественных, строго говоря, вообще не является наукой. Историческая наука не может предсказать будущее из выведенных ею «законов» – логики прошлого.

История всегда более интересна, чем историческая наука. Перефразируя Карла Поппера, можно утверждать, что прошлое как совокупность событий, мыслей и переживаний по определению бесконечно, в то время как наши попытки объяснить это прошлое по определению ограничены. Историческая наука зачастую рассказывает нам не об исторических событиях, а о том, как мы их видим. История – это океан неизвестной глубины, простирающийся к неизвестным берегам и в неизвестных направлениях. Историческая наука – это судно, которое в нем пытается найти путь с разной долей успеха, никогда не приближаясь к берегам.

Относительность исторических реконструкций, пожалуй, еще более затрагивает Коран, так как текст Корана гораздо менее историчен, чем Библия. Коран является пророческим текстом, во многом напоминающим тексты выступлений ветхозаветных пророков. Текст Корана значительно короче текста Библии.

Восстановление исторического текста Корана стало огромным прорывом в коранистике, однако полученные результаты не бесспорны. Это не значит, что восстановленный текст «не верен», скорее, он не настолько «верен» и не в том смысле «верен», как это принято считать. В его ограниченности присутствуют и чисто субъективные причины.

С филологической точки зрения, исследование текста Корана было основано на данных сравнительного языкознания, которое как наука претерпело колоссальные изменения в течение двадцатого века. Если в девятнадцатом – начале двадцатого века изучение языков было основано на запоминании словаря большого количества различных языков, то современное языкознание основано на «математическом» анализе языка, основанном на формальных признаках и попытке установить ясные логические законы функционирования языка. Современное языкознание осуществило огромный прорыв в нашем понимании языка, однако поиск логических правил и известная формальность подхода наложили значительные ограничения.

В основе своей язык не логичен. Связи между языками также не описываются по правилам чистой логики. Формальное языковое рассуждение зачастую сводится к огромному количеству фактов, но не обязательно приводит к пониманию качества явлений.

Европейские ученые девятнадцатого – первой половины двадцатого века в силу современного им подхода к изучению языков были полиглотами. Они имели в своей памяти огромные словари различных языков – наряду с широкими познаниями в смежных областях – истории, литературе, религиоведении. В это время наука не была слишком специализирована, и ученые не боялись думать над общими вопросами. Владение разнообразными языками и отсутствие жесткой специализации позволило им осуществить массу смелых отождествлений в тексте Корана, и других древних памятников. Это вряд ли было бы возможно в эпоху формализации и поиска однозначной логики. Безусловно, эти отождествления во многом неточны. Однако их оригинальность, смелость и концептуальная целостность не превзойдены до сегодняшнего дня.

Побочным эффектом формализации в современной науке стало стремление к точности перевода, в смысле его буквализма. Многие современные ученые искренне полагают, что чем более «точно» они переведут определенное слово или грамматическую конструкцию, тем более «адекватным» будет наше понимание. Зачастую научные работы принимают форму откровенного косноязычия, которое объявляется необходимым во имя научной чистоты. Что хуже, они выдают иллюзию за истину. Вспоминается Матисс: L’exactitude n’est pas la véerité – «Точность не является истиной».

Язык Корана отражает историческую действительность Аравии шестого и седьмого веков, определенную географическую среду, систему понятий кочевого и торгового общества древности. Он в корне своем отличается от нашей системы представлений. Подставление слов по словарю игнорирует относительность, с которой мы неизбежно сталкиваемся в переводе. Единственно возможный подход должен основываться на переводе содержания, а не исторически обусловленной формы, что создает лишь иллюзию точности. Это не значит, что переводчик может бесконечно отходить от грамматики текста. Детальный критический анализ – основа перевода. Но ученый-переводчик не должен выдавать грамматику за содержание. Адекватный перевод всегда является переводом художественным, результатом логических построений и художественного вдохновения. Сам по себе научный анализ разрушает целостность исходного материала, в данном случае Корана. Коран как литературный, религиозный и исторический памятник, как целостное произведение не сводится к автоматической сумме грамматических форм и исторических фактов.

Мы познаем не только умом, но и сердцем. Неограниченная вера в абсолютность науки, с философской точки зрения, зачастую приводит к механизации нашего мышления. Критический анализ Корана, выполненный по всем канонам академической науки, напоминает исследования, «объясняющие» произведения искусства. Например, в деталях описывают переходы от piano к forte, смену гармонического строя и темпа в Девятой симфонии Бетховена или качество красок и сочетание геометрических форм в «Моне Лизе» Леонардо да Винчи. Могут ли подобные описания заменить объект своего изучения?

Другим побочным эффектом формализма является представление о том, что все истинное должно быть «сложным». В частности, во многих современных исследованиях Корана употребляется масса непонятных слов. Даже раздаются призывы в пользу «труднопонятного» перевода Корана.

Безусловно, упрощение опасно, но, по моему мнению, за призывами к «сложности» зачастую стоит не стремление увидеть многообразие подходов, а недостаточная работа над текстом и непонимание конечных требований к переводу.

В основе умышленного стремления к «сложности», когда наукообразие выдается за науку, возможно, лежит тот фундаментальный факт, что в современном обществе наука заняла место религии, а ее жрецами стали произносители мистических научных формул, непонятных простым смертным.

Описанные три подхода – религиозный, художественный и научный – определили, соответственно, три основные возможности перевода Корана.

На Западе среди «религиозных» переводов наиболее значимым является перевод М. Пиктхолла (1930). Текст этого перевода довольно тяжеловесен, однако интерпретация интересна. Пиктхолл, будучи англичанином, принял ислам, и его перевод был одобрен мусульманскими властями в Египте.

К художественным переводам несколько условно можно отнести работу Артура Арберри (1955). Этот перевод выполнен на основе критического анализа текста, но стиль весьма удачно передает литературные качества оригинала. Перевод Арберри не является поэтическим, но его нельзя назвать и чисто прозаическим. Текст разбит на более краткие строфы, чем оригинал. Словоупотребление направлено на передачу не только смысла, но и стиля оригинала.

Наиболее интересными научными переводами явдяются описанные ранее работы Белла, а также Руди Парета (1963–1966) и Режи Блашера (1947–1951).

В России к религиозным переводам с некоторой долей условности можно отнести работы Г. С. Саблукова и Д. Н. Богуславского. Г. С. Саблуков, учитель Чернышевского в Саратовской гимназии, позже стал профессором Казанской духовной академии. Д. Н. Богуславский, генерал, был известен как русский дипломат в Стамбуле, а также как доверенное лицо петербургского двора, приставленное к сосланному в Калугу вождю кавказского сопротивления Шамилю.

Перевод Саблукова был первым прямым переводом Корана с арабского языка на русский. Это было огромным достижением для своего времени. Вместе с тем очевидно, что автор перевода был ограничен источниками и отсутствием научной среды. В труде Богулавского также отмечается много