неточностей и даже крупных ошибок. Он главным образом стремился дать представление о том, как понимался Коран в новое и новейшее время в турецкой среде.

К русским художественным переводам, опять же несколько условно, можно отнести перевод В. Пороховой. По моему мнению, интерпретация автора неоправданно удалена от оригинала. В основе этой работы не лежит ни критический научный анализ, ни систематический подход с позиций мусульманского богословия.

Особое место занимает единственный в России чисто научный перевод Корана, выполненный академиком И. Ю. Крачковским.

Перевод Крачковского во многом продолжает европейскую востоковедную традицию. Остановлюсь лишь на особенностях этого перевода, обусловленных во многом не объективными закономерностями, присущими научному подходу, а скорее причинами субъективного порядка. Это относится не только к личным взглядам И. Ю. Крачковского, повлиявшим на перевод, но в первую очередь связано с обстоятельствами создания и публикации перевода.

Работу над переводом Корана Крачковский начал в 1921 году в связи с чтением курса о Коране в университете и продолжал ее в течение всей своей последующей профессиональной деятельности (мне довелось прослушать этот курс у Крачковского в середине 1930-х годов). Данная работа никогда не носила систематического характера. Сам Крачковский считал свой перевод черновым. Известны слова академика о том, что ему нужно около полутора лет работы над Кораном, не отвлекаясь ни на что другое, для подготовки этого памятника к печати. К сожалению, в силу ряда обстоятельств, этому не суждено было осуществиться.

Игнатий Юлианович подобрал целую папку выписок и ссылок для использования в прилагаемом комментарии. Академик состоял в переписке со всеми крупнейшими арабистами своего времени и прекрасно ориентировался в востоковедной литературе. Его выписки, относящиеся к исследованиям Корана в западных источниках, а также отдельные мусульманские толкования говорят о его широкой эрудиции в вопросах коранистики. Тем не менее, к сожалению, эти выписки не привели к обобщениям, черновик не стал полноценным комментарием. Его трудно использовать даже специалистам в области Корана.

Сверка перевода И. Ю. Крачковского с арабским подлинником выявила 505 случаев неверного перевода отдельных стихов, 184 случая прямого нарушения смысла. С точки зрения стилистики – 108 случаев употребления неологизмов и 33 случая – провинциализмов. Передача библейских имен арабскими, а не русскими эквивалентами (Муса, Харун, Ибрахим и др. – вместо Моисей, Аарон, Авраам) разрушает историческую связь Корана с другими религиозными памятниками Востока, изолирует текст этого памятника от привычного для русскоязычного читателя культурного контекста. Понимание текста также затрудняется арабизацией русского текста, то есть транслитерацией арабских слов русскими буквами при отсутствии перевода. Многочисленны случаи буквализма.

Причина перечисленных недочетов естественна для черновика любой научной работы. Однако из-за отсутствия редакции они стали предметом гласности. Сам академик Крачковский никогда не согласился бы на публикацию перевода и комментариев в этой форме. К сожалению, то, что представлено читателям как перевод и комментарий академика, в действительности так и осталось черновиком и подбором выписок. Налицо неосуществленный замысел великого ученого.

Мне, как ученику Игнатия Юлиановича, чрезвычайно больно смотреть на перевод, опубликованный под его именем. Моя критика, в основном, относится не к моему учителю, а к лицам, которые, не утруждая себя сверкой с арабским подлинником по правилам историко-филологической науки, пренебрегли научной истиной и честью покойного ученого (перевод был опубликован посмертно). Вместе с тем трудно отделаться от сомнения в достаточной научной квалификации поздних подготовителей издания. Все это тем более печально, что Коран – не рядовая повесть, а единственное в своем роде произведение, исследование которого связано с особой научной и политической ответственностью. Освященный именем Крачковского, но опубликованный без его согласия перевод получил широкое распространение в России. В силу ряда обстоятельств, будучи задуман как перевод научный, он стал восприниматься как перевод литературный.

Мое личное принципиальное несогласие с академиком сводится к описанным мной ранее особенностям чисто научного подхода, к представлению о том, что словарная, то есть формальная точность, буквализм лежат в основе адекватного перевода. Пословность воспроизведения арабского оригинала еще более спорна в случае рифмованной прозы, которой изложен Коран. Один из крупнейших русских переводчиков М. Л. Лозинский сравнил подобную задачу с квадратурой круга.

Предлагаемый мною перевод выполнен с учетом возможностей и ограничений трех основных подходов – религиозного, художественного и научного. Я также учитывал традицию русских и западных переводов. Вместе с тем данный перевод не основан ни на одном из них, являясь независимой интерпретацией.

Моей исходной предпосылкой было стремление к передаче смысла, а не буквы оригинала, сохранению близости к тексту и его структуры как религиозного, литературного и исторического памятника. В основе перевода лежит критический анализ, во многом схожий с европейской востоковедной традицией. С художественной точки зрения, это перевод поэтический, ибо, по моему мнению, именно стихотворная форма наиболее точно передает оригинал, изложенный в виде рифмованной прозы.

В интерпретации текста я исходил из первоисточника, самого Корана, а не более поздних комментариев. Я также отказался от написания отдельного комментария к Корану, за исключением небольшого свода примечаний: я стремился сделать текст понятным без специального толкования. Вместе с тем я старался сохранить традиционную трактовку многих мест, ибо они стали неотъемлемой частью Корана. Остановлюсь лишь на трех фундаментальных понятиях, которые я интерпретирую отлично от общепринятого перевода. Это понятия «ислам», «Коран» и «сура».

«Ислам» традиционно переводится как «покорность». С моей точки зрения, это поздняя трактовка. Представляется, что в своем первичном значении понятие «ислам» можно передать исходя из его грамматической формы. Согласно грамматике арабского языка «ислам» является так называемым именем действия четвертой породы, восходит к корню со значением «быть цельным, быть безопасным» и связан с понятием «мир». Таким образом, «ислам» – это «исцеление», «создание цельной личности, цельного мировоззрения».

«Коран» традиционно переводится существительным «Чтение» или, точнее, «Читание». Имя Священной Книги возводится к первому слову 96-й (хронологически первой) суры: «читай во имя Бога, Владыки твоего…», где соответствующее икра бисмираббика арабского подлинника и привело к появлению наименования ал-куран, Коран (икра – повелительное наклонение, куран – именное образование от одного и того же корня КР').

Но где помещаются письмена, которые должно читать? Перед очами пророка Мухаммада – это умозрительные таблицы (альвах), которые Бог раскрыл ему через архангела Гавриила. Такое объяснение понятно и естественно, ведь мыслителя называют «вдохновленный свыше».

Было ли в Аравии седьмого века развитое понятие чтения? Иначе говоря, вызывалось ли оно житейской необходимостью? Что могли читать арабы той поры? «Ну, как же, например, в мекканском храме находились муаллаки – семь лучших доисламских поэм…» А не придуманы ли они позже, в пору всемирных арабских завоеваний, когда нужно было внушить покоренным народам представление о древности аравийской культуры?.. Мог ли существовать в родоплеменном обществе сравнительно низкого уровня сам глагол «читать» в том высоком смысле,