справедливо розв’язувати суперечки. Бо хіба налякаєш тюрмою того, хто мешкає в могилі? Згодом, мавпуючи церкву, подібні підходи використали інші відщепенці, утворюючи інститут „злодіїв у законі“. Ні щодо єпіскопів, ні щодо блатних цей підхід нажаль не спрацював».

Один из путешественников (И. И. Сердюков), побывавший в Киеве в 1850-х годах, пишет: «Киев город какой-то смешанный: по университету выглядит ученым, по монастырям – священным, по крепости – военным, по пристани – торговым. Народность тоже разнообразная; поляки, малороссияне, евреи и русские, между которыми разительная разница и в костюмах. Я тогда уже заметил между панами и студентами особые польские кружки, посматривающие на русское с пренебрежением. Извозчики неопрятны и дерзки до нестерпенья. Есть довольно много порядочных магазинов, и даже книжные лавки. Жизнь недорогая; климат умеренный; местоположение очаровательное».

Далее подаю материал в виде хроники. «11.01.1838 в Киеве, в 9 час. вечера, при 17 градусах мороза, послышался необычный гул, похожий на летний шум экипажей по мостовой (я жил тогда на Печерске в бывшем доме Семенюты). Смотрю: на стене у меня закачался, как маятник, портрет нашего приснопамятного проф. Даниловича, а на столе моем зашатался большой подсвечник. И продолжалось это около трех минут», – описывает большое землетрясение Максимович, прибавляя словами летописца печерского: «Се же знамение не на добро бысть. Так и случилось в то лето». По этому поводу сказал свое Погодин, иронизирующий над местными суевериями. Ему писал «киевский философ» Авсенев: «Как рада наша академическая философия, что мнимое суеверие народа нами в философию нашей истории. А мы с этим образом мыслей боялись остаться одни, особенно гегелевского тумана. Есть философия в народе, которому ведано то, что и не снилось германским мудрецам». Это предположение обосновано наличием в то время женщины-лунатика Жучихи, которую весь Киев считал «страшной ведьмой». Никто не хотел сжалиться над нею, все проклинали, боялись ее. Чалый вспоминает: «Суеверы горожане, проходя мимо ее дома, ограждали себя крестным знамением; нечаянная встреча с нею считалось предвестием несчастия; родные дети выгоняли ее из дома». Хотя автору записок она казалась «жалкою больною». Осенью 1842 года по дороге в Европу на воды профессор Погодин заехал на Михайлову гору, там не застал Максимовича и поехал в Киев, где обошел все святыни и, обозрев киевские пещеры и умилившись подвигами их обитателей, описанных в Патерике, воскликнул: «И мы, неосмысленные, от таких живоносных источников обращаемся к Уландам и Гейне, переводим с тщанием их мелочи и попираем ногами свои бисеры. Одно основание Печерской церкви есть такая поэма, которой позавидовала бы всякая европейская литература. О, юноши! Как мне жаль вас, стремящихся за потоком». Из Лавры Погодин счел долгом навестить Бибикова, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, ибо столько наслышан «о его русском духе». Опасаясь «шалостей в окрестностях», профессору не хотелось выезжать из Киева ночью; но опасения его оказались напрасны: «Ночью, лесом, в непогоду, одному ехать было так безопасно, как в городе».

М. П. Погодин. Гравюра Ф.П. Бореля, ок. 1860 г.

В 1852 году А. С. Афанасьев-Чужбинский напечатал в «Северной Почте» свои три статьи о Киеве. С 1836 года в губернской типографии стали издаваться официальные «Киевские объявления» под редакцией Данилевского. В них помещались сведения о продаже имений, домов, найме квартир, объявления, а через два года стали выходить «Киевские Губернские Ведомости», по пятницам разделенные на официальную и неофициальную части. С 1845 года, после преобразования штата губернских правлений, «Ведомости» подразделяются на отделы: исторический (местная история), статистический (подробные сведения о контрактах, ярмарках…), этнографический, промышленный, другое. Редактором состоял Я. А. Загорский. Одновременно Духовная академия стала издавать «Воскресное чтение», а университет – научные выпуски. И эти немногие издания контролировала цензура. Иннокентий (Борисов) писал Максимовичу, издателю альманаха «Кiевлянинъ»: «Мне весьма жаль нашего и вашего Киева. Тут право нельзя не посетовать на цензуру вообще. А эти меценаты наук? Весь этот либерализм испаряется в словах без действия благого».

Наполеон Буяльский, получивший образование в Берлине, намеревался открыть на Кадетской улице в собственном доме живописную, художественную и мануфактурную рисовальную мастерскую. Академия художеств, рассмотрев проект «Публичной живописной школы», нашла его перспективным и обещала оказать Буяльскому пособие своими принадлежностями. В 1849 году школа уже функционировала, и в объявлениях ее учредитель заявлял, что целью школы «есть то, чтобы прославить себя в своем искусстве и быть полезным юношеству». Платы за преподавание не взимались, а вырученные деньги от продажи произведений учеников предоставлялись в их пользу. Через 3 года Академия художеств ходатайствовала об устройстве печатного заведения и литографии. К тому времени количество учащихся увеличилось втрое и достигло 24, а под школу был приспособлен специально выстроенный дом из 5 комнат.

Издатели московских журналов жаловались, что поздно получают книги из СПб, а из Киева, Одессы, Вильно вообще не получали, и потому аккуратное ведение библиографии невозможно. Лишь с расширением книжной торговли С. И. Литовым Киев мог соперничать со столичными издателями, благодаря постоянным связям основателя фирмы с важнейшими книжными центрами. При передаче своей торговли Н. Я. Оглоблину владелец насчитал у себя 200 тыс. томов. Чтобы судить о размерах означенного собрания, нужно знать, что в середине ХIХ века на всю империю приходилось 727 книготорговца, это было на 150 меньше, чем в одном Лейпциге. Но из российских торговцев лишь 30 с оборотом 200 руб., а в большинстве случаев книги продавались вместе с бумагой и канцелярскими принадлежностями. В 1839 году в Киев из Вильно переселился сын известного издателя И. И. Завадский, открывший на Крещатике, в собственном доме, магазин иностранных книг, впоследствии приобретенный новой фирмой Гинтера и Малецкого. Другие магазины появились позже. Таким образом, в 1856 году в Киеве было 5 магазинов, из которых два – с иностранными книгами (Завадского и Глюксберга), а три с русскими (братья Литовы на Крещатике и Федорова на Подоле).

Киевлянин, отставной поручик Должиков довольно много сделал для культурного развития города, организовал кабинет для чтения – первую публичную библиотеку в Киеве с весьма романтическим названием «Аптека для души». Должиков гордо подписывал свои произведения: «Почетный корреспондент Императорской Публичной библиотеки, соревнователь Исторического Московского общества истории и древностей Российских и почетный страж при гробе генерал-фельдмаршала графа Румянцева в Киево-Печерской Лавре». Это последняя должность очень трогательна. Нет уже того Успенского собора, где была высокохудожественная гробница славного полководца. А как хочется ввести сегодня такую должность – «страж памятника Крещения Руси». А почему бы и нет, учитывая предполагаемое властями строительство возле нее отелей.

«Аптека для души» вначале располагалась на Александровской улице, а в начале 1860-х на Крещатике, 31. С кабинетом соединялась «контора поручений». Так, в 1851 году студент С. И. Пономарев, уроженец Конотопа, оказался