Ощущение чего-то недостающего, которое я испытывала в своём сердце всего несколько мгновений назад, полностью исчезло. Я знаю, что скучала по катанию на коньках. С тех пор как я отказалась от этого, я знала, что буду скучать по этому больше всего на свете. И теперь, когда я возвращаюсь к этому, я понимаю, как сильно я на самом деле скучала.

Мне интересно, как я вообще могла подумать, что отказ от того, что я люблю, заставит меня пережить тёмные времена?

Как могло моё тело, мой собственный разум предать меня подобным образом?

Как мои собственные мысли могли сказать мне, что я больше не хочу этого? Что я больше не хочу кататься на коньках, не хочу преследовать свои мечты, хотя очевидно, что это всё ещё часть меня?

Как мог мой собственный разум предать меня, когда всё, что я когда — либо делала, — это слушала и действовала в его пользу? Я никогда не делала того, чего от меня не требовала моя голова.

Мы долго катались на коньках, пока мой мозг не перестал работать.

Моё сердце продолжало кричать мне вернуться, надеть коньки и заниматься тем, что я люблю, но мой мозг приглушил эти крики, заставив меня думать, что я этого не хочу.

Когда я перестала прислушиваться к тому, что хочет моё сердце? Когда я позволила ужасным мыслям, болезни встать между мной и моей страстью?

Я знаю, что это ненадолго. Я знаю, что к тому времени, когда наступит завтра, чёрт возьми, может быть, даже через час, моя депрессия снова овладеет мной. Это снова разорвёт меня на куски. Как всегда уничтожит меня.

Но до тех пор… Я должна придать этому времени смысл.

С улыбкой на лице я позволяю себе кататься на коньках, кататься так, как будто я ни разу не останавливалась. Как будто я не превратила свои мечты в лёд и не позволила им сгнить вместе с моей волей к жизни.

Это становится ещё более волшебным, когда я вспоминаю, что когда-то была фигуристкой, умела превосходно выполнять прыжки и вращения. Я не совсем уверена, что всё ещё могу справиться с ними, особенно без какой-либо разминки, но я могу попробовать.

Конечно, я была бы не я, если бы выбрала самый лёгкий прыжок, который знаю, или просто подпрыгнула бы и посмотрела на то, что справлюсь ли я с этим или нет. Нет, вместо этого я решаю сделать Лутц (Прим. пер.: прыжок в фигурном катании). Катание задом наперёд всегда было моим любимым занятием — он более захватывающий, по крайней мере, для меня.

Как будто Лутц не является одним из самых сложных прыжков для многих фигуристов, и всё же я решаю использовать его для своего первого прыжка спустя много лет.

В лучшем случае я сломаю себе несколько костей.

Я делаю то, что от меня требуется: выполняю длинное скольжение по длинной дуге прямо в угол катка, делая всё, чтобы приготовиться взмыть в воздух. Я никогда не была из тех, кто выбирает лёгкий путь, если не считать мой план покончить с собой через пару дней, так что это контрпропаганда. Я имею в виду, в противном случае это было бы скорее Флип (Прим. пер.: прыжок в фигурном катании), а не Лутц, в любом случае.

Прыжок на самом деле получился лучше, чем я ожидала. Я думала, что в итоге у меня будут сломаны кости, но я приземляюсь довольно благополучно, может быть, немного шатко, и определённо не так профессионально, как раньше, но, чёрт возьми, это приятно.

Печально осознавать, что в жизни ты начинает чего-то не хватать только тогда, когда у тебя этого больше нет. В конце концов, это может превратиться в вашу новую «норму». Жизнь без одной этой вещи уже никогда не будет прежней. Ты начинаешь забывать, на что это было похоже, каково это было, когда твоя страсть всё ещё была в твоей жизни. Вы учитесь жить без этого, и это становится естественным. А потом ты получаешь это обратно, если тебе достаточно повезёт, конечно, и только тогда ты понимаешь, как сильно тебе этого не хватало.

Я больше никогда не хочу расставаться с катанием на коньках. Проклятье.

Это то, чего я боялась. Снова начать любить кататься на коньках. Цепляться за это. Катание на коньках снова стало спасением жизни.

Ну, по крайней мере, до тех пор, пока моя депрессия не проявится снова.

Она вернётся. Депрессия не уходит просто потому, что ты действительно решила сделать то, что любила раньше.

Если бы это было так просто… нет смысла говорить об этом. Это не так просто и никогда не будет так просто.

Преодолеть депрессию никогда не будет легко, если преодоление вообще возможно. Господь свидетель, это может остаться навсегда.

Обернувшись, я обнаруживаю, что Колин и Эйра наблюдают за мной. На лице Эйры расплывается широкая улыбка. На лице Колина тоже.

Я уверена, что это происходит по двум совершенно разным причинам.

Улыбка Эйры больше похожа на изумлённую улыбку. Как будто она очарована моим прыжком. Колин, напротив, выглядит гордым. На его лице застыла эта отцовская улыбка «о-я-так-горжусь-тобой».

Я горжусь собой. Колин, возможно, и подтолкнул меня, но это сделала я. Я ступила на лёд, потому что мне этого захотелось.

Чёрт возьми, как же это приятно.

— ¡Dios mío! (Прим. пер.: Боже мой!) — Эйра визжит, когда я перекатываюсь на коньках, приближаясь к ней и её брату. — Я никогда не видела, чтобы кто-то делал это лично!

— Я не думала, что всё ещё смогу это сделать…. — я отвечаю искренне и откровенно.

Как бы сильно я ни ненавидела себя за это потом, я падаю в объятия Колина, отчаянно нуждаясь в объятиях. Не потому, что я вроде как справилась с этим прыжком, а потому, что я катаюсь на коньках.

На глаза наворачиваются слёзы, но я подавляю желание заплакать.

Его руки немедленно обвиваются вокруг меня.

— Я так горжусь тобой, mi sol. — Я чувствую, как он нежно целует меня в макушку. Так мягко и нежно, что у меня сжимается грудь.

— Как ты её назвал? — спрашивает Эйра Колина.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на неё, и вижу, что её глаза расширились, и что-то, чему я не могу дать названия, сверкает в её глазах.

— Mi sol, — отвечает Колин с довольно застенчивой, но счастливой улыбкой, его щёки слегка порозовели. Его щёки покраснели, должно быть, от холода.

— Я всё ещё