ее, и, подстроившись в ногу, они неторопливо удаляются, словно влюбленные.

П и с а т е л ь. Яноша Хабетлера вызвали в штаб гонведов{89} при Протестантском духовном управлении и определили рассыльным. Через два дня они получили квартиру.

Картина девятая

Комната Хабетлеров. К ю в е ч е ш, А н н а, его жена, Х а б е т л е р  и  К а л а у з  расставляют мебель. На постели новорожденный. Все одеты довольно убого, так что Хабетлер кажется важной персоной в своей темно-синей форме. Настроение приподнятое. Подвыпившие мужчины разговаривают осипшими голосами. Движения их отяжелели. В комнате накурено. Мария Пек в кухне, время от времени доносится ее недовольный голос. Хабетлер из бутыли разливает вино по стаканам.

А н н а. Будет пить, Янош. И так уж немало выпил.

Х а б е т л е р. Сегодня праздник, Анна. Я поднимаю чарку за здоровье и счастье моего сына. И от всего сердца благодарю кума и крестного отца Пишту Калауза и моего дорогого соседа Банди Кювечеша и его очаровательную жену Аннушку. Да хранит бог моего сына Яноша и всех вас в этом скромном гнездышке. (Пьет.)

К ю в е ч е ш (ставит стакан, пьяно ухмыляется). Послушайте, господин архипастырь! Вам приглянулась моя жена. А жене моей — господин архипастырь. Это уж точно! Но все до поры до времени, пока Эндре Кювечеш не скажет (крепко задумывается), не скажет: баста! А уж тогда — точка!

А н н а. Ну вот, дождались! Говорила же, не давайте ему пить, не то он опять все перебьет!

К ю в е ч е ш. Я?.. И перебью! Вдребезги!

Х а б е т л е р. Дорогой сосед, если не умеешь пить, не пей, а то вино в голову тебе ударяет и ты возводишь напраслину про меня да про Аннушку, людей в стыд вгоняешь без всякой причины.

К ю в е ч е ш (кричит). Ни стыда в тебе, ни совести, волокита! И Анна вон на тебя все пялится, разрази вас гром!

М а р и я  П е к (вбегает). Перестань срамить, не то живо за порог выставлю!

К ю в е ч е ш (испуганно). А чего они при живом муже любезничают. Пусть тогда уж и живут вместо!

М а р и я  П е к. Никто тут не любезничает. И на кой черт вы его спаиваете? А ты попробуй только тронь дома Анну, я тебя из поселка вытурю!

К ю в е ч е ш (смотрит на нее, тихо). Не сердись на меня, Мария. Видно, хватил лишку.

М а р и я  П е к. Анна! Поди-ка сюда!

А н н а  и  М а р и я  П е к  выходят.

К а л а у з. Можно сказать, будущее твоего сына и дочери обеспечено. Должность у тебя действительно отличная, да и квартира ваша, во всяком случае, обстановка вполне подходящая. Одежду получаешь даром, и проезд на трамвае бесплатный, да и служба твоя при пасторах, думается, не слишком утомительная.

К ю в е ч е ш (поднимает голову). Сложит Библии да клюет носом.

Х а б е т л е р. Не скажу, что служба у меня такая уж утомительная, но зато она требует большого внимания, а зачастую и все уменье нужно.

К ю в е ч е ш (ухмыляется). В праздник реформации спеть солдатам: «Господь — твердыня наша…».

Х а б е т л е р. Верно. Это самое и поем. Но, дорогой сосед, мы заняты не только по праздникам реформации, мне на каждый день хватает дел, и моя работа не из легких. Утром в приказе по полку объявляют, в каком госпитале, тюрьме или казарме состоится богослужение. Я складываю в деревянный сундучок облачение, серебряную чашу, псалтырь, мыло, полотенце и сопровождаю дежурного пастора.

К ю в е ч е ш. А потом садишься и носом клюешь.

Х а б е т л е р. Нельзя мне дремать, сосед. Когда пастор заканчивает молитву и проповедь, вступаю я. Запеваю: «Как лань стремится в прохладные струи ручья…».

Младенец на кровати начинает плакать.

Верующие подпевают. (Берет ребенка на руки, уносит в кухню, затем возвращается.) А в канун Нового года я пел: «Изначально уповаючи на тебя…». В военной тюрьме, кто слушал, прямо рыдали.

К ю в е ч е ш. Ну, а кроме как псалмы тянуть, есть у тебя какая работа?

Х а б е т л е р (наполняет стаканы, обойдя Кювечеша). Есть. Бывают венчания, крестины, похороны, исповеди в камере смертников и казни.

К а л а у з. Казни? Уж не хочешь ли ты сказать, что и при казнях вы тоже присутствуете?

Х а б е т л е р. Да, приходится, но это тягостная обязанность. Я больше всего люблю крестины, они обычно проходят на дому, а там частенько и чаевые перепадают.

К ю в е ч е ш. А похороны? Бывают там чаевые?

Х а б е т л е р. Если рядового хоронят, с теми мы управляемся быстро, отряжают только солдат нести гроб. С офицерами больше возни, а уж с высокими чинами… Хоть бы не было их совсем, этих знатных покойников!

А н н а  вносит ребенка, кладет его на кровать.

Хабетлер смотрит на склонившуюся Анну.

А н н а. Значит, бывают и знатные покойники?

Х а б е т л е р. Бывают, и этих я просто ненавижу. Знатным покойникам положены торжественные похороны.

М а р и я  П е к  входит с блюдом коржиков.

К а л а у з. И за это ты их ненавидишь?

Х а б е т л е р. Вот именно. Когда Хермана Кёвеша{90}, генерал-полковника, героя мировой войны, хоронили на кладбище Керепеши{91}, так заупокойная целых два с половиной часа тянулась. Главнокомандующего Пала Надя{92} провожали из Офицерского клуба. На панихиду прибыл его высокопревосходительство Миклош Хорти{93}. В помещении духотища, все канделябры пылают. У пресвитера, господина Таубингера, прямо ноги подкашивались, а он все говорил и говорил. Знатные господа утирались платками. А я стоял как раз у самого канделябра, пот с меня так и лил градом. Усы хоть выжми, глаза все изъело потом.

М а р и я  П е к (со злостью). А ты чего рожу не вытер? У тебя небось тоже платок был, не хуже других!

Х а б е т л е р. А потому, драгоценная мамочка, что боялся сунуть руку в карман, кругом полно было сыщиков, кто их знает, как они поймут, зачем я полез в карман. А вытирать пот ладонью в трех шагах от господина регента я постеснялся. (Опускается на колени перед Марией Пек, целует ей руки со скрюченными пальцами.) Дорогая мамочка, спасибо тебе за твою неустанную заботу обо мне и наших ненаглядных детках.

М а р и я  П е к (краснеет). Старый дурень. (Гладит Хабетлера по голове, смущенно улыбается.)

К а л а у з (поднимается, без всякого пафоса, очень искренно). А теперь позвольте мне поднять бокал за наследника, моего крестника Яноша Хабетлера-младшего.

М а р и я  П е к (растроганно). Храни нас, господь!

Сцена темнеет, свет направлен только на  П и с а т е л я.

П и с а т е л ь. Весной Янош Хабетлер привез из Брюгеча Гизике. Через год красавица Анна Кювечеш родила сына. Мария Пек стала его крестной матерью. По соседству с ними поселились монахини, открыли приют имени Пия, но ребенка Анны Кювечеш туда не взяли.

Картина десятая

Комната Хабетлеров к вечеру. М а р и я  П е к  духовым утюгом гладит солдатские рубахи, выглаженное белье стопкой высится на столе. А н н а  К ю в е ч е ш  стоит у окна, грустно смотрит на проходящих по улице монахинь.

М а р и я  П е к (замечает монахинь, бежит к двери). Преподобная Оршойя! Сестра Оршойя, сделайте одолжение, зайдите ко мне на минутку!