будете доставлены под конвоем. Капитан Вильмош Матьяш, начальник отделения». (Короткая пауза.) Надо врать! Отпираться, говорю тебе! Врать им в глаза, отпираться, до последнего!

Х а б е т л е р. Не стану я этого делать, и вообще я никого не боюсь! Никого и ничего! Ни капли не боюсь!

М а р и я  П е к. Не ори!

Х а б е т л е р. Пусть тот молчит, кто собирается предстать перед господом богом! А я лично не собираюсь, и нечего мне молчать! (Наливает вина Марии Пек, подает ей стакан, ждет, пока она допьет, потом наливает себе и пьет.) Он приведет меня под конвоем… Да я сам туда пойду, чего он мудрит… Уж если кто оставляет завещание, тот готовится предстать перед господом богом, а кто готовится предстать перед богом, у того не может быть худого на уме… (От этой мысли он успокаивается, вытирает вспотевший лоб, пьет.) Да, это хорошая мысль. Терпеть не могу хвастунов, но что правда, то правда: здесь я попал в самую точку. (Достает из-за памятника ноты.)

М а р и я  П е к (блестящими глазами следит за ним). Ты им знай свое тверди: неправда и неправда!

Х а б е т л е р (пьет). Где тебе знать господина капитана! (Ухмыляется, выразительно ткнув пальцем в висок.) Говорю тебе, он не в своем уме.

Мария Пек тянет из бутылки.

(Изображает, как встретит его завтра утром капитан, представляя удивительно похоже.) «А, так ты явился ко мне, солдат. Ты сберег мою симфонию? Благодарю тебя, солдат, ты молодец. Ибо наступит пора, когда люди забудут о войне. Перестанут говорить о море пролитой крови, о бессмысленной смерти. Не станут больше ненавидеть немцев в этой злосчастной стране».

У Марии Пек вырывается смешок, Хабетлер тоже начинает хохотать, оба долго не могут остановиться. Сцена погружается в темноту, но и в темноте слышится безумный хохот. Постепенно смех затихает, усиливается барабанный бой.

Картина седьмая

Мрачная комната с зарешеченным окном и сейфом. В и л ь м о ш  М а т ь я ш  неподвижно, выпрямившись, сидит за письменным столом. На груди у него множество наград. Он трезв. Бледен. Взгляд серьезный, настороженный. Ухоженные руки дрожат, на пальце сверкает дорогой перстень.

С о л д а т (вводит в комнату Хабетлера). Господин капитан, честь имею доложить, Янош Хабетлер явился.

М а т ь я ш. Можешь идти.

С о л д а т  уходит.

Стало быть, ноты целы?

Х а б е т л е р. Так точно, господин капитан! (Вытаскивает из кармана ноты, кладет на стол.) Я очень берег вашу симфонию, господин капитан, можно сказать, даже при самых тяжелых обстоятельствах.

М а т ь я ш (растроганно улыбается). Спасибо, друг мой. (Углубившись, перебирает пожелтевшие листы, горящими, глазами пробегает ноты, читает их.)

Во дворе гремит барабан.

Ты знаешь послание апостола Павла? (Какое-то мгновение молчит, затем тихо.) «Несть человека, кто бы разумел, несть никого, взыскующего бога. Все стали неверны и суетны. И несть человека, добро творящего. Пасти их подобны разверстым могилам, язык их дан им для лжи, на устах их яд аспида. Ноги их проворны лишь на побоище. Путь их вечная пагуба и тщета. И пути мира неведомы им. И потому мы считаем, только верой спасается человек, но не законоположениями»{88}.

Снова раздается бой барабана, сначала тихо, потом все сильнее.

(Меняет тон. Продолжает горячо, с воодушевлением.) Я хочу написать симфонию, подобную гласу божию, и гимн пресвятой троице, и языческую венгерскую музыку с литаврами и тарогато, и произведение для большого симфонического оркестра. (Неожиданно умолкает.) Мне чертовски жарко. (Подходит к окну, становится серьезным. Делает знак Хабетлеру, тот послушно и с любопытством подходит.)

Во дворе идут приготовления к повешению, раздаются слова команды. Барабан затихает.

Кончено. (Отходит от окна, садится за письменный стол. Вновь обретает военную выправку. Закуривает сигарету, какое-то мгновение, прищурившись, разглядывает Хабетлера, затем предлагает ему сигарету.) Скажите, а как бы вы вели себя на месте того, осужденного, во дворе?

Х а б е т л е р (молчит, затем тихо). Как-то на итальянском фронте я хотел снять кожаную тужурку с убитого вражеского летчика и еле ноги унес. Других грехов за мной нету. Я сражался, имею награды, против закона никогда не шел. А когда вернулся из отпуска, моя рота исчезла. Да вы, наверное, помните, господин капитан.

М а т ь я ш (рассеянно кивает). Повешение — это не шутка. Я наблюдаю за ними в последние минуты. Все ведут себя по-разному. Вот вы пошли бы на виселицу тихо, покорно, плача, с поникшей головой. Я — нет… (Пауза.) Скажите, друг мой, вы женились?

Х а б е т л е р. Да, господин капитан. Уж и дочка народилась.

М а т ь я ш. На что вы живете? Где-нибудь работаете?

Х а б е т л е р. Перебиваемся случайными заработками.

М а т ь я ш. Вы ведь каменщик?

Х а б е т л е р. Никак нет. Я плотник.

М а т ь я ш. Плотник? (Задумывается.) Ремесло не из лучших, зимой долгий простой. Мой вам совет, идите в полицейские. Правда, в полиции не очень-то жалуют вашего брата, из ремесленников, проверяют досконально, но я устрою, чтобы вас зачислили. Идите в полицейские. Получите приличное жалованье, квартиру, сможете прожить с семьей без забот.

Х а б е т л е р. Премного благодарен господину капитану за помощь. Мало кому на свете живется лучше, чем полицейскому: хоть дождь, хоть ветер, а у семьи всегда крыша над головой и хлеб на столе. А из меня вышел бы справный полицейский, команды я знаю, к дисциплине приучен, в оружии разбираюсь. Вот только одна беда. (Делает небольшую паузу, чувствуется, что хочет соврать.) Читать-писать не горазд. Так что боязно, как прознают, могут быть неприятности господину капитану.

М а т ь я ш. Сколько классов вы кончили?

Х а б е т л е р. Четыре.

М а т ь я ш (машет рукой). Полицейских не из академии набирают. Какого вероисповедания?

Х а б е т л е р. Мои приемные родители — католики, но меня в приюте окрестили евангелистом. А жена и дочка — реформатской веры.

М а т ь я ш (кивает). Завтра поговорю с кем следует. (Барабанит пальцами по столу.) Не бойтесь, я все улажу. Ступайте домой, я сообщу вам о результатах. (Делает знак удалиться.)

Х а б е т л е р  с удивлением смотрит на него, потом кланяется и, огорченный, уходит.

Картина восьмая

Улица.  М а р и я  П е к, прижимая к себе одеяло Штадингера, идет рядом с  Х а б е т л е р о м.

Х а б е т л е р (объясняет). Господин капитан сказал, чтоб я шел в полицейские. (Останавливается.)

М а р и я  П е к (враждебно). Порядочные люди ищут заработка, а не ждут готовенького!

Х а б е т л е р. Так не найти мне сейчас работы! А тут, глядишь, вскорости жизнь повернется к лучшему, хоть избавимся от нищеты. Господин капитан был очень добр, он так и сказал мне: «Не бойся, я сам все улажу».

М а р и я  П е к. Нечего тут ладить! Нечего! Эх ты, дурень! Уладить-то они уладят, а потом хлебнешь горя!

Хабетлер хватает Марию Пек за руки, прижимает их к бокам. Широко раскрыв глаза, они смотрят друг на друга. Мария Пек тяжело дышит, хватает воздух, словно утопающая. Внезапно появляется  п о л и ц е й с к и й. Хабетлер испуганно целует Марию Пек, обнимает