И тут мы начали хихикать. А потом расхохотались по-настоящему. Грета даже упала с кровати от смеха. И продолжала смеяться уже на полу. Я даже не помню, когда мы в последний раз вот так смеялись с ней вместе. И это был очень хороший смех. Он означал, что Грета возвращалась. Как-то так получилось, что Тоби пошел в лес и привел Грету обратно ко мне. Вернул мне сестру.

Мы еще долго слушали музыку, пили бренди с крем-содой и разговаривали, и никак не могли наговориться, и эта суббота все не кончалась и не кончалась. Мы не спали до рассвета — до тех пор, пока небо над свежеподстриженной можжевеловой изгородью во дворе у Гордано не окрасилось в розовый цвет.

В воскресенье я позвонила Тоби в половине шестого утра. Родители еще спали, а мы с Гретой так и не смогли заснуть. Я звонила, но никто не брал трубку. Я ждала долго-долго, слушая длинные гудки и очень надеясь, что Тоби дома. Просто, может быть, спит. На двадцать третьем гудке я сдалась и повесила трубку. Но я не слишком тревожилась. Скорее всего, он еще не вернулся домой. Конечно, мне было не очень приятно думать, что Тоби до сих пор сидит в полицейском участке, но я пока не волновалась. Просто он еще не доехал до дома.

После бессонной ночи за разговором и бренди с крем-содой нас с Гретой все же срубило. Мы разошлись по своим комнатам и проспали почти до обеда. Мы бы, наверное, спали и дольше, но мама нас подняла.

Она постучалась ко мне, приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Она смотрела на меня как-то странно. Как будто я — это не я, а кто-то другой. Совершенно чужой, незнакомый человек.

— Джун, — сказала она. Она произнесла мое имя спокойно и по-деловому. — Мы с папой подумали и решили, что надо забыть обо всем, что случилось, и как-то двигаться дальше.

У меня в голове прозвучал голос Тоби: «И куда же нам двигаться?» — и я не уверена, что мне удалось скрыть улыбку.

— Джун? Ты меня слушаешь?

— Да, конечно, я слушаю.

— Период подачи налоговых деклараций закончен. «Юг Тихого океана» продлится еще неделю, а потом нам нужно будет проводить больше времени вместе, в семейном кругу. Куда-то вместе ходить, что-то делать, пока вы, девочки, не придете в норму. Мы с папой поняли, что уделяли вам слишком мало внимания. Но теперь все будет иначе.

Мне хотелось сказать ей, что если бы она не заставила Финна прятать Тоби от всех, ничего бы этого не случилось. Но, разумеется, я ничего не сказала. Я сама виновата. И не надо втягивать сюда маму. К тому же я понимала, как ей сейчас тяжело. Я знала, как это опасно, когда теряешь надежду. Опасно тем, что в тебе открывается много такого, о чем ты и не подозревал. Даже не думал, что в тебе есть что-то подобное.

Весь день я ждала, что Грета будет меня игнорировать. Или скажет что-то обидное и неприятное. Весь день ждала, когда она сделает что-то такое, что даст мне понять: все, что она говорила ночью, — неправда. Но мои опасения оказались напрасны. Когда мы встретились с Гретой в кухне, она улыбнулась мне. Искренней, настоящей улыбкой.

Уже ближе к вечеру, когда мы сидели в гостиной вдвоем и смотрели на портрет, она прошептала мне на ухо:

— Только не говори маме. Но мне даже нравится так, как сейчас.

Я кивнула.

— Мне тоже.

В те мгновения золотые пряди у нас в волосах смотрелись так безупречно и правильно, что по-другому и быть не могло. Я знала, что Грета тоже это видит. В те мгновения мы на портрете были по-настоящему близкими и родными. Две сестры, сделанные из одной и той же материи.

Вечером в воскресенье Тоби опять не брал трубку. И в понедельник утром тоже. Я подумала, может быть, он не хочет со мной разговаривать. Может быть, он возненавидел меня за то, что я заставила его мчаться в лес, и за то, что из этого вышло. Я очень надеялась, что это не так. Но такое могло быть.

Жизнь не то чтобы наладилась, но вернулась к более-менее нормальному состоянию, какой она не была уже несколько месяцев. Никаких тайных поездок в город. Никаких «Чаш вулкана» и потайных комнат в подвале. И даже никаких подземных банковских хранилищ. Может быть, эта нормальность была тяжелее и хуже всего. Я не могла найти Тоби. Он куда-то пропал, и это тревожило только меня. Он пропал по моей вине.

В понедельник после уроков я пошла в библиотеку. И там встретила Бена. Он подбирал материалы для доклада о Хиросиме. Он был в джинсах и простой черной футболке. Без всяких плащей с капюшонами. Он окликнул меня, когда я шла к телефону-автомату.

— Привет, — крикнул он мне, — Волчья принцесса!

Я обернулась к нему, уперев руки в бока.

— Что?

— Ты уже видела?

— Что видела?

— В сегодняшнем выпуске местной газеты.

— Нет, — настороженно проговорила я. Там что, напечатали большую статью о Тоби в лесу за школой?

— Твои волки. С ними покончено. Их больше нет, — сказал Бен.

— В каком смысле?

— Это были не волки, а одичавшие бездомные собаки. Целая стая. Страшное дело. Знаешь эту грунтовку за лесом? Ризли-роуд? Там жил какой-то старик, который умер примерно год назад. И все его собаки — штук семь или восемь — сбежали в лес и одичали.

Я была уверена, что знаю тот дом, о котором говорил Бен. Если на машине, то надо сначала подняться по Рампатук-роуд, неасфальтированной, грунтовой дороге, и уже в самом конце свернуть на Ризли-роуд, тоже грунтовку и очень узкую. Но если идти пешком, нужно всего лишь перейти холм у реки в лесу за школой.

— И что с ними стало?

— Кто-то из жителей пожаловался на собак, которые роются в их мусорных баках. На вызов послали бригаду по отлову бездомных животных, и когда стало ясно, что происходит, всех собак перестреляли. Тебе повезло, что они не напали на тебя в лесу.

— Но зачем было их убивать?

— Это же одичавшие собаки. Ты вообще слушаешь меня или нет? Они совсем дикие. Грязные, больные, свирепые… А что с ними было делать? Раздать людям как милых домашних питомцев?

— Можно было просто оставить их в покое.

— В общем, считай, тебе повезло.

— Не буду я так считать. Потому что там нечего было бояться.

Бен улыбнулся, и я вдруг поняла, каким он был в раннем детстве.

— А можно, я буду называть тебя Волчьей принцессой?

— Нет, — отрезала я, стараясь изобразить суровый взгляд. А потом все-таки не сдержалась и выпалила: — Называй так свою Тину Ярвуд. Она-то уж точно тебе разрешит.

Ну вот, поздравляю. Выставила себя полной дурой, ревнивой идиоткой. И кого я ревную? Бена Деллаханта! Притом что мне даже не нравится Бен Деллахант. Он нормальный, с ним иногда интересно. Но не более.

Он, кажется, растерялся.