Впереди запели. На пирах Хельги держался как человек веселый – шутил, пел, охотно играл в кости и в «три камешка». Прислушавшись к словам песни, Предслава прикрыла лицо краем убруса, чтобы скрыть смущенную улыбку, поспешно поднялась и стала пробираться к выходу.

Наступил вечер – через пару месяцев в это время будет темно, однако сейчас светило солнце и мир был полон ярких красок: зелени деревьев над Волховом, белизны облаков и голубизны небес. Сегодня, в единственный вечер года, все это казалось особенно живым, одушевленным, как бывает только на Купалу – будто сама Правь в эту ночь спускается на землю и сливается с Явью, раскрывая суть и душу каждой вещи и каждого живого существа. Кажется, что и вдыхаешь не просто воздух, а сам небесный свет; он растворяется в крови расплавленным золотом вечерних лучей, чтобы потом весь год, даже в самые глухие зимние ночи, согревать и питать изнутри. И очень важно не упустить время, раскрыть себя навстречу этой силе, вобрать в себя мощь вершины лета – не менее важно, чем выполнить все обряды, а для этого нужно хоть ненадолго отойти от шумной толпы и побыть наедине с миром.

Предслава направилась прочь из крепости, но на середине моста остановилась, взявшись за жерди ограждения, изумленная и восхищенная. Как почти всегда бывает на Купалу, недавно прошел небольшой дождик, и сейчас над Волховом, ровно позади крепости, висела двойная радуга во всем блеске своей многоцветной красоты! Обрамленная сияющей полосой, облитая легким золотистым сиянием, сама крепость с серовато-белой, как дождевые облака, известняковой стеной и бревенчатой башней над воротами казалась поднятой в синее небо – будто она уже за воротами в Сваргу, будто это и есть те небесные палаты, где живут сами боги! Предслава огляделась, но вокруг никого не было – старейшины пировали у князя, прочие веселились в рощах у Ярилиной горы, и ей не с кем было разделить восхищение от этого зрелища. Ну и пусть. Она смотрела с бьющимся от восторга сердцем, пока не устали глаза, а потом побрела дальше через мост в сторону Дивинца, прижимая руку к груди, будто там, за пазухой, у нее лежало сокровище воспоминания. И это тоже – знак. Крепость, в которой пировал с ладожанами новый князь, боги взяли под покровительство, перенесли в Ирий – пусть всего лишь на краткий час в этот купальский вечер.

Однако приходилось торопиться, и Предслава ускорила шаг, входя в рощу. Уже пора угощать предков, а это без нее не начнут – она ведь не просто старшая жрица, но и самая знатная в Ладоге вдова, существо, наиболее близко стоящее к Закрадному миру, и именно ей принадлежит честь предлагать мертвым блины, яйца и прочую поминальную еду. Принимать будут старики и старухи, которые, как говорится, уже нагрели себе местечко на краде. В знак того, что представляют собственных дедов, опередивших их по пути на звезды, они одеваются в вывернутые кожухи, закрывают лица страшными размалеванными личинами и высушенными звериными мордами. Вот уже идут трое – в серых волчьих шкурах мехом наружу, с личинами из волчьих морд. Шагая навстречу, Предслава лишь успела удивиться, почему эти трое совсем не похожи на стариков – лиц она не видела, но, судя по росту и движениям, это были молодые крепкие мужчины. Кто такой-то?

Она остановилась, хотела что-то спросить – и тут трое «волков» разом набросились на нее. Предславу схватили за руки, один всунул ей в рот скомканный конец ее собственного убруса; женщину опрокинули наземь, веревка обвила ноги, потом врезалась в запястья. Предслава извивалась, билась и пыталась кричать, причем сильнее страха в ней было возмущение и недоумение. Кто смеет с ней так обращаться? Кто смеет желать зла бывшей и будущей княгине, дочери старшего ладожского рода?

Но вместо крика из ее рта вырвалось только чуть слышное мычание. «Волки» не обменялись ни единым словом, будто заранее точно знали, что и как им делать. Вот один поднял ее, перекинул через плечо, будто настоящий волк овечку, и бегом понес к берегу Волхова.

* * *

– Так ты говоришь, королева пошла к могилам?

– Туда, княже! – Шустрый дедок Братеня показал рукой. – Ей время идти мертвых угощать.

Было еще светло, но уже начинало темнеть. В задумчивости почесывая плечо под рубашкой, Хельги конунг огляделся. Будучи порядком пьян, вид он имел непривычно расслабленный и добродушный, щурил глаза, будто весь этот мир сейчас казался ему до крайности забавным. Но шум гульбы его утомил, хотелось пройтись. Да и глупо сидеть со стариками в душном доме, сейчас, в ночь Середины Лета, когда вокруг бродит множество женщин, жаждущих любви. А из всех местных женщин его особенно занимала королева – она пошла в ту сторону, и было бы очень кстати повстречать ее…

– Я пойду с тобой, конунг! – Едва он двинулся через мост, как его догнал Болли Буян. – Только дойду до курганов, мне надо поискать мой лук. Этот урод Хринг, ты представляешь, выпросил у меня сегодня лук на состязания, а потом они там стали пить, ну, он и забыл про него, рожа дурацкая! Не свое ведь, не жалко! Мой любимый лук, отец мне сделал!

– А что ты самого Хринга за ним не отправишь?

– Да он вон валяется под столом в обнимку с собакой. Его разве что за шиворот вести и пинать всю дорогу, только он сейчас собственную задницу не найдет! Ну его к троллям!

Они двинулись вдоль берега вместе, болтая по пути. На незнакомых людей Болли производил устрашающее впечатление, но со своими держался дружелюбно и приветливо. Им часто попадались навстречу люди – все нарядные, в бело-красных рубахах, в венках, подпоясанные жгутами из зелени. Обоим скоро выдали по пышному, хотя уже увядшему и растрепанному венку, и если Болли только помахивал своим на ходу, то Хельги без стеснения нахлобучил венок на голову. От предложения выпить они тоже нигде не отказывались, хотя оба и так уже были хороши. На то и праздник. Война, походы – все это завтра, а сегодня Середина Лета – пиры, мясо, пиво, песни, веселые женщины.

Вот перед ними выросли курганы, где сегодня урмане в честь праздника устраивали состязания во всяких воинских искусствах: по стрельбе, по плаванию и гребле, по метанию сулиц, пригласив и местных мужчин показать себя. Трава была утоптана, кое-где виднелись обглоданные кости, черепки разбитого кувшина и стояла забытая деревянная миска. Болли принялся кружить у подножия кургана, отыскивая свой лук; нашел несколько стрел, причем чужих, запутавшихся в траве – тоже какие-то раззявы спьяну забыли. Проспятся, придут искать, а хрен вам!

Хельги тем временем сел, потом растянулся на траве, сдвинув венок на затылок и глядя в темнеющее небо. Солнце наконец зашло, хотя все вокруг еще было видно. И всем телом он ощущал, что земля под ним – живая на очень большую глубину.

Если бы мать видела его сейчас, она наверняка осталась бы довольна. Хельги взглянул в небо, ожидая, не появится ли там фигура женщины верхом на коне-облаке – уж такая, как Сванрад дочь Свейна, наверняка сделается после смерти валькирией, тем более что и погибла она, можно сказать, в бою. И не может быть, чтобы она, владевшая таким могучим колдовством при жизни, не сохранила хотя бы столько сил, чтобы навещать сына в священные ночи. И если она где-то здесь, то видит: он сделал то, к чему она всегда стремилась. Завоевал королевство за морем, а заодно отомстил обидевшему ее отцу. И пусть тот еще жив и даже, как сказали, женился – не беда. Так, пожалуй, даже лучше. Убей его Хельги, он сейчас заседал бы в Валхалле и пил с Одином и героями древности, хвастаясь своей жизнью и смертью перед самими Сигурдом Убийцей Дракона и Харальдом Боевым Зубом. Нет, такого счастья Хрёрек не заслужил. Пусть живет где-то там, на юге, лишившись земли и богатств, накопленных за пятнадцать лет, и мучается мыслями о всех своих потерях. Хельги даже передумал спешить вслед за ним – такая жизнь хуже смерти, так пусть она продолжается как можно дольше! И пусть Хрёрек в конце концов сдохнет, как старая корова на соломе, и не попадет в Валхаллу вовсе!