Опиралась старуха на метлу; в густеющей тьме Предслава не видела прутьев, но не сомневалась, что на них запеклась темная кровь. Мелькнула мысль, что все это – очередной сон, но жесткие доски и веревки, впившиеся в запястья, не оставляли на это надежды.

От пронзительного ужаса она задохнулась; сердце едва не остановилось. Вот почему она видела эти сны! Марена предупреждала, что придет за ней, – и вот пришла, наяву, пользуясь одним из немногих дней в году, когда ей открыт путь в Явь.

Вспомнилась мельком осенняя ночь в Коростене… луна – Марина Чаша… череп… Незвана… Неужели мертвая колдунья, которую Предслава тогда поневоле вызвала, сумела-таки пробиться к ней в Явь, пусть и в ином облике?

Сильно припадая на левую ногу, так что ее пошатывало при ходьбе, будто от ветра, старуха приблизилась к Предславе и остановилась в паре шагов. До Предславы донеслась душная вонь старого давно не мытого тела; подумалось, что если мертвец полежит да и встанет, он вот так и будет пахнуть! При каждом движении старухи звенели и гремели разные обереги, которыми была обвешана она вся: черепа птиц и змей, какие-то косточки, серебряные серпы и лунницы. Непокрытые седые волосы, жидкие и засаленные, были заплетены во множество тонких свалявшихся косичек, как носят волхвы, чтобы показать дорожку призываемым духам. От одной близости старухи по телу разлилась томительная тоска, похожая на недостаток воздуха; оставаться в неподвижности стало нестерпимо, и Предслава невольно изогнулась, чтобы хоть как-то разогнать кровь. И отвернулась, не в силах смотреть на Марену; от ужаса и отвращения ее пробирал лихорадочный жар и озноб, казалось, под взглядом этих диких глаз с нее сползает кожа. Голова кружилась, мутило, и Предслава с трудом сдерживала тошноту. Никто из живых не мог полнее воплощать в себе Владычицу Мертвых, саму смерть во всем ее ужасе и отвратительном безобразии. Старуха несла в себе Бездну, и ей ничего не стоило открыть туда ворота.

– Вот ты и пришла ко мне, – прошамкала Марена.

Она говорила довольно невнятно, видимо, не имея уже совсем зубов, и ее шамканье походило на змеиное шипение. Но тем не менее она будто вкладывала каждое слово не в уши, а прямо в сердце Предславы, и та хорошо ее понимала. Всей кожей она ощущала, что рядом с ней находится существо, имеющее гораздо более сильную связь с Той Стороной, чем она сама, чем любой, кого она знает – волхв Святобор, Ведома с сестрами, Велерада… чем даже покойная бабка Милорада. Эта старуха еще была живым человеком из плоти и крови, но все же по большей части находилась там. Предславе было с ней не тягаться. И нет во всей Ладоге никого, кто смог бы ей помочь.

– Вот я и дождалась… Семнадцать лет я ждала тебя… Она хотела взять тебя и воспитать, как я воспитала ее. Но твоя мать убила ее… мою доченьку, мою богиню, мою волчицу молодую… А бабка ей путь назад затворила. Не могла она воротиться, и знала я, что она не воротится, Зверь Забыть-реки не выпустит ее снова в белый свет, пока я жертву искупительную ему не принесу. Пока не получит он взамен другую деву, ту, что мы ему пообещали. Твоя мать уже стара и не нужна ему. Но ты должна была стать нашей еще тогда, когда тебе было всего три года от роду. Она убила ее… – снова прошипела старуха и опустила голову, затрясла жидкими седыми космами. – Убила… Она не могла ко мне вернуться… я не могла ее найти…

От потрясения, охватившего каждую косточку и жилочку, Предслава слушала ее и не слышала, но тем не менее начинала все лучше понимать происходящее. И чем больше понимала, тем больше мутилось и уплывало сознание, не в силах выдержать навалившегося ужаса. Да, это Незвана из Нави прислала за ней. Сам шепот старухи сковывал душу, подчинял, готовил к переменам. Перед Предславой была не сама Марена, но почти что она – существо не менее страшное и опасное. Столько лет спустя, здесь, в Ладоге, на другом конце света ее догнали события, свершившиеся в Коростене без малого двадцать лет назад! После смерти киевского князя Аскольда, отца Предславы, колдунья Незвана, «молодая Марена», намеревалась принести в жертву ее мать, Дивомилу, а трехлетнюю Предславу забрать и сделать своей преемницей, вырастив по-своему. И сама Дивляна, и бабка Елинь, и свекровь Чтислава много раз рассказывали Предславе, как у них на глазах молодая княгиня и Незвана вместе упали со стены Коростеня, но Дивляна уцелела, а Незвана сломала шею. «Тяжелее она, знать, оказалась!» – говорила Елинь Святославна маленькой девочке, и та даже тогда понимала, что не только в весе тела тут суть. Незвана давно мертва, и ее череп, последнее пристанище души, сама же Предслава невольно разбила вдребезги – в тот страшный вечер, когда вопрошала полную луну, Марину Чашу, о посмертной судьбе своего мужа, в тот прекрасный вечер, когда впервые увидела Вояту и вновь обрела защиту материнского рода…

Но и у Незваны ведь была мать! Ее, кривичскую колдунью по имени Безвида, Велем и Дивомила встречали только один раз, когда невеста Аскольда ехала из Ладоги в Киев. Сама Дивляна ее не видела, потому что ей не разрешали появляться на людях без покрывала. Но вуй Велем рассмотрел колдунью; он кривился и сплевывал каждый раз, когда его просили об этом рассказать. Хорошо слушать страшные байки, сидя в кругу родни зимним вечером при лучинах! Предслава знала об этом все, что только могли поведать очевидцы, и привыкла считать Безвиду кем-то вроде той Лесной Бабы с костяной ногой, о которой рассказывают жуткие сказки. И вот – она перед ней, вынырнувшая из тьмы десятилетий, из глуши лесов, где столько времени растила свою месть. Думалось, что ее давно и на свете-то нет, а вот она, стоит въяве и во плоти, куда более страшная, чем может изобразить самый умелый баяльник. Безвиде сейчас могло быть лет шестьдесят, но, калека почти с детства, она выглядела старой, как тот, у кого вовсе нет возраста, потому что нет жизни в теле, как та бабка с костяной ногой и вросшим в потолок носом, что ждет в избушке на курьих ножках в глухом лесу… В глаза старухе Предслава не смотрела, но всей кожей чувствовала ее взгляд – тусклый и мертвый, будто у снулой рыбы, однако при этом полный сил самой Бездны.

– Она лишила меня моей дочери – и я отниму ее дочь, – бормотала старуха, у которой было почти восемнадцать лет на то, чтобы лелеять свою ненависть к Дивляне, бывшей Огнедеве. – Отниму ее дочь… я отдам тебя Ящеру, и за это он отпустит мою дочь. Ты дева, сами твои тебя затворили и тем мне помогли… Она снова родится, я снова найду ее и выращу, выкормлю… Только сегодня, когда… – Старуха задыхалась, ей было трудно говорить, видимо, обряд подготовки отнял у нее последние силы. – я призвала его. Он ждет. Он уже был призван однажды и ждал, теперь он получит обещанное – в самый глухой час этой ночи, когда откроются ворота. Ты сама обручилась с ним, он сказал мне. Ты пойдешь к твоему жениху, а я буду искать мою дочь… Три года с половиною я буду искать ее и найду…

Предславе стоило бы думать о себе, но в ее воображении мигом развернулась целая повесть. Если у старухи все получится, то отпущенный Зверем Забыть-реки дух Незваны вселится в какую-нибудь еще не рожденную девочку. Через пять месяцев после этого девочка появится на свет, и у старухи будет три года на то, чтобы отыскать ее в одном из бесчисленных родов и племен, населяющих землю. Три года этот ходячий мертвец будет скитаться по дорогам, по лесам и полям, по долам и рекам, из племени в племя, из веси в весь, выбиваясь из сил под солнцем и ветром, дождем и снегом, ведомый силой Богини Мертвых, потому что собственных человеческих сил в ней давно уже нет. Ковыляя с неуклонным и нерассуждающим упорством того, кого ведет чужая воля. И каждый, кому не повезет ее повстречать, будет уверен, что попался на пути самой Марене – да и не слишком ошибется.