директору. И целый час читал ему лекцию о детском сознании вообще и о психических особенностях леворуких в частности. О том, что чуть ли не большинство выдающихся политиков, ученых, писателей, художников и композиторов были левшами; об их автономно работающих больших полушариях мозга; об их «вечной детскости»; об опасности их переучивания, ведущего к острым неврозам и другим психосоматическим заболеваниям. Директор был человеком понимающим. Он собрал педсовет и, судя по всему, как умел, пересказал отцовскую лекцию. Во всяком случае, не только мне, но и другим школьным левшам разрешили писать левой рукой. Отец же, вернувшись домой, заявил маме, что один из самых простых способов стать врагом своему ребенку – быть на стороне школы в конфликтах…

– Вы случайно не видите: на острове кто-то тоже разжег костер? – вдруг сам себя прервал Дмитрий Аркадьевич, отворачиваясь к реке.

Трулль только стрельнул глазами и ответил:

– Случайно по-прежнему ничего, кроме тумана, не вижу.

– Но в тумане что-то светится и сверкает. А в воде, возле берега, если приглядеться, даже языки пламени отражаются.

Александр ласково улыбнулся и, вовсе не глянув в ту сторону, сообщил:

– В воде я тоже ничего не вижу… Даже, если приглядеться… Вы уж простите меня.

Трулль встал и отправился за хворостом для костерка. А Сокольцев принялся кашлять.

Трулль так быстро вернулся назад с охапкой хвороста, словно и не отлучался. Бросив сучья в огонь, Александр признался:

– Честно говоря, ваше отношение к отцу меня как раз не удивляет. Меня удивили, скорее…

Как раз в этот момент Митя кончил кашлять и, не дослушав, заговорил:

– Мне было десять лет, когда у меня появилась сестренка. У мамы не все в порядке было со здоровьем, и доктора боялись, что могут отказать почки и ребенок может уродом родиться. Мама разным врачам показывалась, но все запрещали рожать. Во время ее последнего визита к врачу провожать маму вызвалась медсестра. И в коридоре шепнула: «Сходите на Смоленское кладбище, в часовню Ксении Блаженной. Попросите святую Ксенечку. Она многим таким, как вы, помогает». До этого мама вроде бы не была верующей. Во всяком случае, я не помню, чтобы она когда-нибудь ходила в церковь или говорила о Боге. А тут зачастила к Ксении Петербуржской, как на работу. И на следующий год родила чудо-девочку, солнышко-ребенка, спокойную, улыбчивую, розовощекую, образцово-здоровую. Как девочку назвали, думаю, не стоит уточнять. Мама кормила ее грудью лет до двух… Когда я родился, у нее молоко пропало… А через год подхватила Ксенечку и меня и явилась к папе в Москву. Как он выразился, «без объявления войны»… Жили сначала в однокомнатной съемной квартире. Чтобы нас не стеснять, отец, как правило, ночевал на работе. Уезжал в длительные командировки исследовать дельфинов или обезьян в природных условиях. А через год отцу дали квартиру; кто-то из его друзей походатайствовал… И в этой московской квартире произошла наконец наша с ним встреча. Мама, занятая исключительно Ксенечкой, попросила отца, чтобы он по утрам завтракал вместе со мной, свою любимую глазунью с жареной колбасой готовил на двоих, для себя и для сына… Неужели не чувствуете, что с острова тоже тянет дымом? – вдруг спросил Митя, оглянувшись на реку и принюхиваясь.

Саша, не оглядываясь, тоже принюхался и весело ответил:

– Чувствую, как пахнет яичницей с колбасой… У вас очень богатое воображение, Дмитрий Аркадьевич!

– Одержимый наукой человек! – торжественно объявил Митя, поворачиваясь к Труллю. – Как я уже говорил, от природы ученый! Когда надо, он сутками мог работать и сотрудников подбирал себе с такой же одержимой работоспособностью. Он и организатором был замечательным. Но, когда ему предложили стать заместителем директора, он наотрез отказался, заявив, что наука на него обидится. Выше заведующего лабораторией он не позволял себе подниматься и никогда не пытался избраться в академию наук, хотя ему не раз предлагали те, кто зря не предлагает… Он любил повторять: «Я не знаю, чем кажусь миру. Но самому себе я кажусь похожим на ребенка, который играет на берегу моря и радуется, когда ему удастся найти цветной камешек или более других цветную раковину. Великий океан истины расстилается перед ним по-прежнему неисследованный». Собеседники от таких изречений обычно терялись. А отец их успокаивал: «Не пугайтесь. Это не я, а Ньютон сказал. Вы доверяете Ньютону?» И заканчивал разговор с видом человека, которому к сказанному нечего прибавить… Я уже говорил, что он был ученым широкого профиля. Чем он только не занимался! Он исследовал восприятие времени, интуицию, память, сознание и самосознание, детскую психологию, гибкие и жесткие мозговые структуры. Он даже душу пытался исследовать, хотя повторял, что в «боженьку» он не верит. Он ставил эксперименты на людях, на многих животных и даже на растениях. Он участвовал в различных экспедициях. Однажды, еще во времена СССР, он вместе с караваном прошел сотни километров по Сахаре при температуре в 60 градусов. С ним хотели сотрудничать самые разные исследователи, отечественные и зарубежные. К нему очереди выстраивались, а он выбирал, с кем и в каком «океане истины» искать «цветной камешек» или «цветную раковину». Он пользовался, смело можно сказать, международной известностью. Один из его очень уважаемых коллег, американец, помнится, мне объяснял: «Твой отец во все умеет проникнуть. От него ничего не укроется. Он гений. У нормальных людей так не бывает». При этом сам мой отец был весьма низкого мнения о возможностях науки. Я хорошо помню, как он однажды заявил, что когда-нибудь, лет через тысячу, ученым удастся вполне понять, как устроен мозг лягушки; но глубже этого человек никогда не заглянет. Мало того, периодами запойно работая, отец мог вдруг бросить работу и также запойно развлекаться, гулять и кутить со своими друзьями. Он говорил, что наука – дело циничное и сухое, «а древо жизни пышно зеленеет». Настоящий исследователь не должен позволять науке себя засушивать. И свободное, иногда «карнавальное» общение с друзьями, другими «человеческими правдами», – не менее интересный эксперимент, чем эксперименты сугубо научные.

– Фауст, говорю! – все более вдохновляясь, продолжал Сокольцев. – Наедине с собой, со своей наукой, будучи человеком закрытым, самоуглубленным, он обладал поразительным умением сходиться с людьми, привлекать их своим острым веселым юмором, своим радостным восприятием окружающей жизни. Кого у него только не было в друзьях! С ним дружили ученые – не только физиологи и биологи, но также физики, химики, историки и философы. У него в друзьях и приятелях были известные и знаменитые актеры, режиссеры, художники, композиторы и музыканты, несколько писателей и один очень модный тогда драматург… С некоторыми из них он не только развлекался. С музыкантами экспериментально